Путевка на юг
Шрифт:
Николай и Ленка с песней к дому подошли и уселись возле двора. Жаль было уходить от людей, от хутора, от праздника. У Николая кончились сигареты и он пошел в дом, за новой пачкой. В этот момент и подоспела Ленкина мать. Подсела и рассказала дочери все без утайки. Она передавала Лелькины слова горячо, с придышкой. И глаза ее диковато горели и раздувались
Ленка все поняла. И кровь, тяжелая густая кровь кинулась в голову, опьяняя пуще вина. И руки вдруг сжались в тяжелые кулаки, наливаясь все той же злою кровью.
А Николай ничего не знал. Он с новой пачкой "Памира" вышел из ворот и направился к лавочке. Был он хмелен и весел. Он распечатал пачку и начал прикуривать, когда спросила его Ленка спокойно. Спокойно, но из последних сил:
– Ты дюже веселый... Може, ты не один на курорты едешь? Може, с кем вдвох?
– С миланей...
– дурашливо ответил Николай.
– Не с тобой же ехать? С миланей...
– А-а-а!..
– разом завизжала Ленка и мать ее и четыре кулака принялись гвоздить неверного.
Теща успела сбегать в дом и теперь рвала и топтала и зятя, и розовую курортную путевку.
– Вот тебе!.. вот! Вот тебе, кобелюка! Курорты твои! Курорты!
Из двора с ревом начала выкатываться детвора.
Хутор, а особенно соседи за долгие годы к скуридинским битвам привыкли. И потому не вышел никто даже поглядеть.
Николай уполз в свою кухню и пробыл там до утра. А утром пошел к управляющему.
Арсентьич о побоище, конечно, слышал. Но теперь взглянул на Николая и ахнул. На лице у распух и закрылся левый глаз, а справа снесено было все ото лба до бороды начисто. Даже ухо и то запеклось кровавой корочкой.
– О-о-ой, - болезненно морщась, охал управляющий.
– Вот это дали. Ты съезди на центральную, в больницу. У тебя, может, чего...
– А-а-а, - махнул рукой Николай.
– Ну, а путевку-то правда порвали?
– спросил управляющий.
Николай молча показал жалкие клочки розовой бумаги.
Управляющий и глядеть
– Ладно. Хреново, конечно. Но в конце концов...
– стал запинаться и отводить глаза Арсентьич.
– Путевку, наверное, можно восстановить. Хочешь, я позвоню узнаю. Ну, предположим, восстановят путевку. А как ты поедешь?..
– Куда мне ехать... Людей пугать? Все, съездил хорош, - хотел улыбнуться Николай, но не смог, больно было.
– О-хо-хо-хо, - качал головой управляющий, а потом спросил: - Ну, а отпуск-то будешь гулять?
– Не, какой отпуск. Завтра погоню.
– Чего завтра? Ты хоть... Пару дней... Пусть пройдет.
– Ничего, зарастет, - уверенно сказал Николай.
– Завтра погоню. Там вон за песками, - махнул он рукой, - туда к Дурновке, падинка есть. Тама добрая трава. На лугу зеленки лишь поглядчивая, а потолкли всю. На тот год я там был. Та вроде вокруг пески, а вот промеж них теклина. Добрая трава, хорошо скотина ест.
Они поговорили о деле: о скотине, о попасах, о лошадях. Покурили, поговорили. Потом Николай сказал, потише, с оглядкой:
– Ты не дашь мне, Арсентьич, пятерочку, опохмелиться?
– И облизал опаленные сухостью губы.
Управляющий рот было раскрыл, чтобы прочитать обычное, какое изо дня в день говорил. Раскрыл он было рот и поперхнулся, лишь рукой махнул и полез за деньгами.
Николай пошел прямиком к магазину. А управляющий стоял и глядел. Николай спешил, а шел как-то странно, прихрамывая и чуть боком. И голова на тонкой шее в такт шагам моталась, словно у заморенной лошади. Маты-маты, маты-маты...
И плеснуло в душу Арсентьича такой острой горечью, что он не выдержал, зажмурился и, круто повернувшись, ушел на кухню, налил из бутылки в стакан и выпил. И закурил. И сел на крыльце.
– Ты сегодня на колхозный не пойдешь, что ль?
– спросила жена.
– Пойду, - сквозь зубы процедил Арсентьич и остался сидеть.