Путеводитель по театру и его задворкам
Шрифт:
Она оставила меня дожидаться в пустом кабинете. Несколько минут спустя пришел высокий молодой человек, с длинными до плеч волосами и недельной щетиной. Он ввел меня в курс дела, и после короткой содержательной беседы я был полон надежд на хорошую работу в хорошем коллективе. Устроился я, ни много, ни мало, разнорабочим. Мы договорились с ним, что я позвоню после ближайших праздников, и, идя к выходу по длинному коридору, за окнами которого уже сгустились сумерки, и снег продолжал падать, засыпая белым покровом старые московские крыши, я впервые порадовался за себя. Мне казалось, что вот сейчас в этом тяжелом труде и начнет создаваться моя новая жизнь, яркая и полная смысла.
5
После праздников я приступил к работе. Приехав
Главным из них, как мне показалось, был Борис, он тут же провел меня по всему зданию, показал места, где в основном проходят трудовые будни, объяснил спектр стоящих перед нами задач. Борис был крепким парнем, ростом выше среднего, с округлым лицом и приятной густой бородкой. Он проработал здесь около восьми месяцев и сразу уже нелестно отзывался о здешних порядках. Он провел меня по всем этажам, мы заглянули в те мастерские, с которыми непосредственно работала наша бригада. Побывали в помещении, в котором хранятся декорации, – огромный склад, где все сверху донизу уставлено предметами и даже частями зданий совершенно невообразимых форм и размеров, а также материалов, из которых они изготовлены. Глаза разбегались от такого обилия предметов, их разнообразия и расцветки, хотелось все потрогать, рассмотреть поближе и внимательнее.
Прогулявшись еще немного по другим местам, зайдя в зрительный зал и во двор, мы пришли на наше рабочее место, которое с трудом можно было назвать этим термином. Раздевалкой был пятачок метра полтора в диаметре, огороженный со всех сторон железными ящиками. Я занял один из них, замок на нем, конечно, был сломан. У нас не было никакого определенного места, и у ребят было заведено сидеть возле выхода из помещения – там была пара стульев и стол – кому-то приходилось сидеть на железной лестнице, ведущей на второй этаж, или просто на мешках с опилками, которые были разбросаны тут же под лестницей.
В цехе работали в основном женщины. Мы сидели в ожидании задания и наблюдали за их работой, притаившись в своем углу. В мой первый рабочий день здесь царило оживление. Люди беспорядочно ходили, что-то нервно обсуждали, кричали, переносили с места на место многочисленные ведра, куски тканей, какие-то рулоны и инструменты. Я был поначалу заворожен этим странным действом, которое, никем не запланированное, жило своей собственной жизнью, хаотично передвигалось, тело большого коллектива перетекало из одного угла в другой, образуя причудливые формы, создавая шум или замолкая совершенно неожиданно, потом оно могло рассеяться вдруг на отдельных людей, которых можно было идентифицировать и оценить уже не в качестве частички целого, но как отдельного человека.
Я не был никому представлен здесь, и меня это вполне устраивало. Все происходящее несколько смущало меня, и я старался вообще никак не обращать на себя внимание. Мне предстояло еще привыкнуть к новому месту, новым людям и размеренному темпу жизни, что тоже непросто, потому как, всегда любитель свободы от постоянной работы, я не мог сразу настроить свой организм и привычки на новый лад.
Первое время мы в основном сидели у стола, периодически меняясь местами: если кто-то уставал сидеть на холодных ступеньках металлической лестницы, ему уступали стул. Иногда по рации, которая была у Бориса, отчего я и решил, что он главный в нашей бригаде, наш непосредственный начальник давал несложные поручения. Обычно они состояли в том, чтобы перенести что-нибудь с этажа на этаж, разгрузить приехавшую во двор машину, помочь другим работникам. На такие сигналы мы поднимались всей командой и, выполнив задание, снова возвращались на исходную позицию.
Я познакомился с двумя другими ребятами, их звали Николай и Алексей. В общем
Какой-то рубеж был преодолен. Закончилась долгая и изнурительная эпопея моих поисков, попыток найти лучшую долю. На какое-то время я успокоился, и эта стабильность и вовлеченность в нечто большое и пока еще непонятное, но уже сумевшее зародить интерес и желание находиться в этом процессе, овладели мной.
6
– Сколько же там женщин оказалось в итоге? – спросила М.
– Ну-у-у, – протянул я, – я до сих пор не знаю точно, сколько их, человек пятнадцать, не меньше.
– Столько женщин в одном помещении?! – не без удивления заметила она, – Представляю, насколько непросто им ужиться друг с другом.
– Да, непросто, – подтвердил я, – но сразу я этого не мог понять, все вроде бы мирно и тихо. На первый взгляд несведущего человека там царит дружелюбная атмосфера, но это только на поверхности. На самом деле любой коллектив – среда враждебная индивиду, поневоле приспосабливаясь, вынуждая себя быть не таким, какой ты есть на самом деле, жертвуя и идя на компромисс, люди и могут хоть как-то существоввать в этом коллективе. Но в этой искусственно созданной утопии все рушится моментально, стоит одному неосторожно сказанному слову повиснуть в воздухе. Все вспыхивает, и вот уже гул десятков недовольных голосов эхом разносится под сводами, и вновь восстановить это мнимое перемирие всех со всеми не всегда бывает просто. Лучше всего держаться подальше ото всех и заниматься своим делом, не влезать ни в какие отношения, сохранять целостность, и тогда, может, удастся сохранить свое лицо. Мне это не удалось, я был открыт людям, за что и поплатился в итоге. Чтобы вместить в себя грязный поток и остаться чистым, нужно быть морем [1] .
1
Ф. Ницше. (В первоисточнике фраза может быть сформулирована иначе, дословно я ее не помню.)
– Ты начал работать каждый день? – прервала мои рассуждения М.
– А, да-да, о чем это я…
Дни пошли своим чередом. На улице все холодало, я жил тогда у друга, спал в большой комнате на полу, что как раз подходило к моему образу, как, впрочем, подходит и сейчас, но тогда это было мне просто необходимо. Раз уж я начал вести аскетический образ жизни, то этого следовало придерживаться во всем. Мысли мои в тот период имели мрачные очертания. Просыпаясь ранним утром, боясь оказаться за пределами одеяла, но мучительно осознавая необходимость этого, я резко вставал и выходил на балкон. Там было очень холодно, и это в минуту приводило меня в чувство. С еще полузакрытыми глазами и ежась от холода, стоя на ледяном полу босиком, я пытался вглядываться в этот новый день. Каждое утро туманы затягивали дворы, свет фонарей размазанными маслянистыми пятнами выступал на плотном теле тумана. В этой белесой пелене я смотрел на крошечные, немногочисленные еще фигурки людей и задавался одним-единственным вопросом: «Зачем я проснулся сегодня?» Я искренне не понимал, как мне дальше жить и для чего. Начинал вспоминать свои счастливые августовские дни и с самого утра заражал себя ядом отчаяния. Мне хотелось почувствовать себя еще более жалким и ничтожным, и я изо всех сил старался преуспеть в этом искусстве самоуничижения.
Каждое утро я вставал около шести утра, а спал не больше четырех часов в сутки, считая это тоже необходимым условием издевательства над собой. Я двигался тихо по большой квартире, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате друга, который, к тому же, скорее всего, недавно лег. Мы вели довольно странную жизнь. Иногда я просыпался немного раньше звонка будильника и видел сквозь сон отсвет от экрана компьютера – это означало, что он еще не ложился. А случалось, что, придя с работы, я заставал его еще спящим, так что виделись мы редко.