Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра
Шрифт:
– Кто тут? – прохрипело в тумане.
Я аж подскочил, а сердце, кажется, упало в желудок. Я крутанулся на каблуках, готовый сорваться с места и бежать, что есть мочи, подгоняемый адреналином. Чуть левее ворот, прижавшись к частоколу, стоялая сгорбленная темная фигура в истрепанном балахоне, закрывающем лицо. Призрак… ей-Богу, призрак!
По жилам разливался парализующий холодок, а душа трепетала уже где-то в районе пяток. Я почувствовал, как по спине покатились капли ледяного пота.
– Почудилось? – фигура тяжко, устало вздохнула. –
Его сбивчивую речь прервал рвущий грудь кашель. Нет, это явно был не призрак… Пересилив страх, я сделал несколько шагов и остановился, все же не рискуя подойти ближе. Туман мешал детально рассмотреть незнакомца в балахоне, но я почти с облегчением понял, что это все-таки человек.
На выпавшем из частокола бревне сидела сухонькая старушка с пористой, как губка, кожей. На выбившихся из-под капюшона седых волосах блестели капли, а большой, похожий на клюв нос покрывали бородавки и серые волосинки.
– День добрый, – поздоровался я нерешительным шепотом, – а что Вы тут… почему Вы здесь сидите?
– Ох, – старушка встрепенулась, подняла голову на мой голос, и у меня вновь волосы стали дыбом: глаза у нее были белыми, как шляпки поганок; она невидяще посмотрела сквозь меня и переспросила: – Таки не почудилось? Живой человек?
– Живой-живой, – подтвердил я, делая еще несколько шагов ближе, – а Вы?..
Вопрос так и остался незаданным. Я даже не знаю, о чем именно хотел ее спросить, но старушка первой развеяла все мои опасения.
– И я пока что… живая вот, – она не говорила, скорее скрипела, как не смазанное колесо в телеге, – не берет меня смерть, не нравлюсь я ей. А вот сына моего… и женку его, и мужа моего… всех забрала. И внучу малую… только вот я, старая да слепая, не смогла ее схоронить как следует. Нет душе ее покоя…
Она всхлипнула, и нутро мое сжалась в комок от боли. Я не спешил отвечать, словно чувствуя, как важно дать ей высказаться.
– Тепереча и бродит она тут среди прочих, – горестно добавила старушка, утирая слезы с невидящих глаз, – хотела ей помочь, выкуп-то смерти заплатить, а не могу, нет мочи больше в членах…
– Бродит тут? – эхом повторил я и оглянулся на ворота. – А что это за место?
– Это? Так кличут его у нас городом призраков. Оселяются в нем те, кто от смерти не откупился, застрял на земле среди праха. Коли приносят им мзду – откупаются души и уходят. Вот…
Она запустила изрытую червями-венами руку под балахон, выудила оттуда сверток и протянула мне. Я осторожно принял его, откинул тряпицу и увидел две старые, неизвестно из каких закромов вынутые монетки, позеленевшие от окиси и времени.
– Ты тоже кого-то выкупить идешь? – в ее голосе послышалась надежда; оживившись, она вцепилась мне в запястье и прошептала, чуть не плача. – Сынок… найди и мою внученьку, передай ей выкуп. У ней-то волосы – такие золотые, как кукурузные усики, глаза синие, как небо повесне, а над губой верхней – две родинки…
Я не знал, что и
И кто-то изнутри моего тела ответил вместо меня:
– Конечно, бабушка, я ее найду и передам ей откуп. Ты не переживай.
Старушка вся затрепетала, сжала мои кисти и прижала к сухим губам. По ее щекам катились слезы. Я почти не чувствовал ее дыхания на коже, только прикосновение похожих на узловатые веточки пальцев…
– Спасибо, сынок, спасибо! Наконец-то она с родителями встретится… – плакала старушка.
Я пожал ее пальцы на прощанье и неуверенной походкой двинулся к воротам. Уже входя в них оглянулся – старушка сидела все на том же месте, тревожно вслушиваясь в мои шаги: не ушел ли? Поди и монетки-то последние были. А мне они жгли бок сквозь карман, так что уже не свернешь, не отступишь – прожгут до самых костей, до души.
Город призраков, говорите? Нет уж, не верю я в призраков… или раньше не верил. Стариковские предрассудки? Но монетки были настоящие, и я должен был исполнить обещание.
Я точно шел по колено сквозь прохладное мутное озеро, и туман карабкался мне под куртку и штанины. Разве это был город? Дома я увидел далеко не сразу, да и до последнего не верил, что они здесь вообще есть. Поэтому я и не понял, что иду по улице, к тому же, не один. И как только осознание этого пришло, я задрожал всем телом, но мужественно сцепил зубы и постарался ничем не выдать волнения.
Дома были бледными, сероватыми и почти прозрачными, как дым, которому придали форму, хотя их крыши покрывала черепица, а в темных окнах висели занавески. Они нависали над тротуарами зловещими тенями. Круглые плафоны фонарей покрывал толстый слой пыли, словно они не светили уже тысячу лет. В дымчатом небе не было видно ни луны, ни солнца, а под ногами вился шавкой туман.
Мимо, чуть не врезавшись в мои ноги, на кривых лапах проковыляла собака – такая же бледная, нечеткая, нематериальная. Похоже, она меня даже не заметила и продолжила бессмысленно брести, низко опустив морду. Не только она, все здешние обитатели двигались, точно на автомате, склонив головы и сгорбившись.
Здесь было много людей… вернее, их отголосков; воспоминаний того, кем они были при жизни. Они превратились в серых блеклых призраков, сквозь тела которых проглядывала улица. Собаки и кошки, даже птицы – не только люди; дома, вещи и машины – здесь можно было встретить призраков всего, о чем живые позабыли и чему не дали уйти.
Поначалу мне было так жутко, что ноги отказывались идти, а в груди все заледенело, но когда я понял, что никто на меня не смотрит, паника отступила. Мертвым не было дела до живых – чему тут удивляться? Как и живым не было дело до мертвых, что попали в этот страшный пустой город.