Путевые знаки
Шрифт:
Я ничего такого не помнил, но на всякий случай кивнул.
– Черты ступенчатой пирамиды есть и в высотных зданиях Москвы. Здания-то сохранились?
– Некоторые точно сохранились. За все не скажу.
– Так вот, сталинские высотки по форме, точь-в-точь как и зиккураты Двуречья, были опорными точками перспективы города. Такой же силуэт имеет наземный вестибюль «Динамо»…
– «Динамо», – ностальгически протянул я, вспомнив всё то, что у меня было связано с этой станцией.
– А ты всматривался в барельефы и узоры станций с древней глиптикой? Это ведь парчовый узор вавилонских печатей-валиков. Если попадёшь ещё раз на «Новокузнецкую», то увидишь, что станцию
– Ну да, – встрял я, – а людей, которых судили до войны за русский национализм, после неё начали брать повторно с формулировкой низкопоклонство перед Западом.
Но Хаммер меня не слушал и не услышал.
– Всё дело в Коминтерне! – запальчиво воскликнул он. – С исчезновением Коммунистического Интернационала исчез и старый дух метро. Свершился, так сказать, переход со станции «Комсомольская-радиальная» на станцию «Комсомольская-кольцевая». Ни одна из построенных в предвоенные годы станций не была национальной по духу. Зато «Киевская» и «Белорусская», названные так по одноименным вокзалам, то есть станции, открытые после войны, уже украшены украинским и белорусским орнаментами, панно с соответствующими сюжетами, плафонами и скульптурой. Империя как наследница прежних империй, вот что там было. А вот у нас в Питере всё открылось после смерти Сталина, и оттого никакого перелома не было, у нас всё проще. У нас город строгий и простой. Всё, что нам осталось, – это место…
Не только Хаммер, но Кролик рассказывал мне и куда более странные вещи. Рассказывал он о том, что все боятся выходить на поверхность в «Автово», потому что там живут мутанты особого рода, похожие на боевых бегемотов. Я переспросил, и Кролик настаивал на том, что они походят именно на «боевых бегемотов», беспощадных и страшных. Самое ужасное в них было то, что никто не знал их повадок, никто так и не выяснил, что нужно этим существам, которые могут довольно долго сидеть в развалинах, а потом вдруг срываются с места и несутся по улице, давя своих и чужих.
Рассказал он и о том, что недавно возникла в Питере группировка «северных ниндзя», что они обчистили Кунсткамеру и пытались драться с автоматчиками кировской бригады с помощью антикварных мечей. Ниндзя тут же выкосили, но мечи, которыми все заинтересовались, пропали бесследно. Война с кировскими разгоралась. В какой-то момент они решились на наступление. Кировские договорились с военными с секретных объектов под заводом. Военных я понимал, кировские у них были под боком и вполне предсказуемы, а летуны мешали всем.
Поэтому военные, обдумав ситуацию, вошли с рабочими бригадами в альянс и пропустили кировских через
И вот ночью кировские аккуратно разобрали кладку и пошли вперёд. После короткого боя нас прижали к границе станций, и даже мне, человеку стороннему, пришлось взять в руки оружие.
Я с моим обострившимся слухом мгновенно оглох бы от выстрелов, если бы не беруши. И про себя я сказал спасибо Кролику, улестил. Вокруг грохотало и визжало железо – это был нерабочий тоннель, в котором не было ничего, кроме мусора и мотовоза с платформой. Прикрываясь этим мотовозом, кировские пошли на нас в атаку. Там стояли старые самодельные гермоворота, запертые каким-то предателем.
Кролик было попытался их открыть, но механизм заело. Кабели тут давно сгнили, да и вряд ли электропривод был запитан. Кролик начал крутить баранку ручного привода, но тут-то его и достали. Я стоял совсем рядом и увидел, как разрывается его лётная куртка на спине, – будто изнутри кто-то хочет пролезть наружу через коричневую кожу. Только потом мне в глаза плеснуло кровью, а в ноздри дало горелым.
Кролика мне не очень было жаль, но всё же он был одним из немногих, с кем я мог говорить о чём-то, кроме жратвы и быта. И теперь стало ясно, что в чёрную тьму тоннеля пролез маленький для всего человечества, но огромный для всех для нас пушной зверёк и, поводя носом, выбирает, с кого из нас он начнёт.
Пришло время убивать, и мне нужно собраться. Я лёг за стопку каменной плитки и выцелил медленно идущих к нам победителей. Вот как я изменился с момента начала путешествия. Плавно, как меня учили, я подвёл мушку к шее идущего вторым. Именно вторым, потому что первый обязательно обернётся на звук.
Так и вышло, и вторая пуля была для него. Но тут я немного не рассчитал, и она вошла чуть ниже, чем я хотел.
Вот я и убил человека, даже двух. Я думал, что буду долго прислушиваться к этим ощущениям внутри себя, к тому, как изменяется сознание после того, как впервые убиваешь. Но ничего я не почувствовал, кроме удовлетворения от точного попадания. Так я радовался, когда точно попадал в цель из рогатки. И тут то же самое, это были враги, мы сошлись в бою, и я их положил. А сейчас, может быть, положат меня и потом меня съедят тоннельные крысы, у которых не будет на шее розовой ленточки.
Я попал, попал, попал! И два тела создали помеху для наступающих, а это нам и было нужно. Вот только летуны, может, когда-то и поднимались в воздух, во что я не верил, но стреляли они отвратительно.
Стрелять в тоннелях всегда очень страшно – пули рикошетируют от ячеистых тюбингов, совершенно невозможно понять, откуда стреляют. И летуны били очередями, особенно не целясь. Воздух наполнился свистом пуль и треском крошащейся тюбинговой крепи. Страшно представить, что было бы, если бы тюбинги были чугунными.
Вот кировские были куда более страшными бойцами – хуже вооружёнными, отвратительно подготовленными, но удивительно бесстрашными. Летуны стреляли куда меньше, сразу распределив цели, но кировских всё же было куда больше.
Нормальный такой Сталинград происходил вокруг меня, и бойцы той стороны были в таких же коротких ватниках, что я видел на картинках в старых книгах. На правильной ли я стороне? И вообще, есть ли тут правильная сторона, вот это мне было совершенно непонятно. Ясно только одно: нужно увидеть отца, а там всё станет понятно.