Путевые знаки
Шрифт:
Пока мы шли вдоль путей, Владимир Павлович объяснил ситуацию.
Оказалось, что Математик с товарищем так и не нашли девушку, что искали, а девушка была им нужна позарез. Всё-таки чувство родства было у Математика, зря я в нём сомневался.
Мы жили в странных помещениях «Технологического института», сразу за мастерскими, поэтому сквозняки всё время доносили до нас запахи пайки, горячего металла и какой-то химии. Место было – неважнец, сырое, да и питание скудное. И дни шли не слишком весёлые, хоть я и радовался каждому. Дни страшные, голодные, когда дневная пайка сводилась к заметной горстке отвратительной толокнянки на ладони.
На стене Владимир Павлович указал мне табличку с указаниями. Там, на картонке с жёлтыми пятнами, значилось: «15 СВК в составе ГРД, ООД, 1/2СГ 2АЦ (это 2/7 КПТ), ГМЕХАТ и 1 СГ без 1 зв. следует для выполнения СНАВР на ОНХ МАШ 32 в районе КПП 11, 12, 8 по выводу людей из ПРУ13 и убежищ 10, 11 и дальнейшей работы в ОП ОМП согласно приказу НГО ОНХ-2».
– Что это за галиматья? – спросил я.
– Это не галиматья, – отвечал Владимир Павлович, – это совершенный новый язык, сейчас почти утерянный. Я и то не помню все слова. Вот ОНХ – это объект народного хозяйства, ПРУ – противорадиационное укрытие, СВК – сводная спасательная команда. СНАВР – срочные и необходимые аварийно-восстановительные работы. А вот из чего у них состояла команда, я и не понимаю. Вот ГМЕХАТ – это что-то механизированное… Нет, не помню. В общем, «в восемь радиационная тревога, в девять начинаем полную эвакуацию». Двадцать лет, значит, висит, а может, и все сорок, судя по «народному хозяйству». Никуда не делась, а где эти спасательные команды, где этот объект народного хозяйства номер два?
Но за то время, пока я вёл свои, слава богу, неудачные поиски, Математик вёл свои, и они были куда более перспективны.
Оказалось, что Математик нашёл ссылку на какого-то Ваську, который мог знать таинственную девушку. Ему объяснили, что Васька – это Васильевский остров, да только и тут он проявил настойчивость и нашёл возможный адрес девушки. Ему кто-то помогал из местных, и сдаётся мне, небескорыстно.
Владимир Павлович демонстративно поинтересовался местом, куда предстоит держать путь. Я его про себя одобрил, теперь я уже много чего узнал о подземном Петербурге: и об огромных городах, и об анклаве мусульман на севере, которые жили у Озерков и Коломягах. В Курбан-байрам, кстати, запах баранины доходил до «Петрогадской». Я узнал о войнах за запретный товар на «Улице Дыбенко» и о мрачных Блокадниках, существах, что жили вечно и понемногу стали оракулами и судьями. В общем, довольно я узнал, например, что есть масса мест, куда чужак, едва сунется, сразу превратится в экспонат Кунсткамеры. Только плавать будет не в спирте, а в подземных реках.
И Владимир Павлович настойчиво спросил:
– Какой точно адрес?
Математик показал ему какую-то бумажку:
– Пятая линия, девяносто семь, одиннадцать.
И вот мы поехали на «Василеостровскую», долго и путано пробираясь вперёд. Утром Математик снова сверился с бумагами и картами. Он несколько раз всмотрелся в магическую бумажку, на которой по-прежнему значилось «5-я линия (тут была непонятная закорючка), 97 11». Но, скосив глаза, я видел, как недоверчиво он на неё смотрит, будто цифры за ночь могли поменяться местами.
Мы вышли с «Техноложки» и, когда начали торговаться за дрезину на «Сенной», прямо из тоннельной темноты к нам вышел Семецкий. Лицо у него было одухотворенное,
Дрезина ехала медленно, и я лениво смотрел, как вьются по стенам десятки проводов – толстых и тонких, да мелькают путевые знаки.
Всю дорогу сюда я двигался сначала по путевым знакам своих снов, а потом по путевым знакам метрополитена, да всё счастья не нашёл.
И знаки-то оказывались фальшивыми – я вспомнил перечёркнутый круг в тупике перед заложенным тоннелем, говорившим, что это, собственно, тупик. А потом тупик оказался как раз проходом, из-за которого пошла вперёд кировская братва.
Владимир Павлович сидел рядом, нахохлившись, как больная птица.
Вдруг он встрепенулся и сказал:
– А знаешь, в чём главное сходство Москвы подземной и подземного Питера? А вот в чём – тут воздух один и тот же. На поверхности он разный, там всякие бордюры с поребриками, подъезды с парадными, а внутри – так одна атмосфера. Это, Саша, социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатством и нищетой заключается в обладании куском конины…
Это были странные слова, ну откуда взяться у нас конине? Наверное, он хотел сказать – свинины.
Но, несмотря ни на что, мы передвигались с удобствами и добрались до «Василеостровской» довольно быстро и вот уже стучали в двери внутреннего периметра перрона. С официального разрешения хозяев поднялись на поверхность, никого не таясь.
Мы сразу же нашли гигантский заброшенный супермаркет, где разжились двумя тележками на колёсиках. Рюкзаки были погружены в тележки, которые по разбитой мостовой ехали плохо, но всё же это было лучше, чем тащить эту тяжесть на себе.
Мы дошли до конца 5-й линии, но обнаружили, что никакого 97 дома на ней нет и быть не может. Нумерация домов обрывалась раньше, и последним было здание какого-то завода, видимо, оборонного, судя по огромным металлическим бочкам, раскатившимся из его ворот. Бочки были из нержавеющей стали, почти не тронутые временем. Они лежали посреди улицы, похожие на секции секретных ракет.
– Стойте, – вдруг осенило меня. – А не может быть так, что это дом одиннадцать, а квартира девяносто семь. То есть наоборот, понимаете?
Математик понял меня мгновенно.
– Собираемся, – скомандовал он.
И мы, поднявшись, безропотно потрусили обратно. Наконец мы остановились перед искомым домом, огромным, уходящим в глубь квартала, с каким-то внутренним двориком.
Дом выглядел удивительно обшарпанным и даже оброс неприятным фиолетовым плющом. Я вообще заметил, что тут довольно много было этого плюща, что рос он непонятно откуда, но опутывал целые кварталы. Но мне-то, обсыпанному пыльцой Царицы ночи, было не привыкать.
Мы поднялись на четвёртый этаж и нашли квартиру. Оказалось, что какие-то гигантские апартаменты тут были нарезаны на крохотные комнаты. Оттого-то в адресе значилась цифра 97. Да только одна фальшстенка обвалилась, и дыра вела в соседнюю квартиру, совсем иную по стилю.
Это было жилище довольно странного человека, украшенное многочисленными пластмассовыми финтифлюшками, лепниной и позолотой такого радикально-химического свойства, что двадцать лет безвременья её не брали. Даже ванная на гнутых разлапистых ножках была золотой. Но тут я уж не знаю, что это было за золочение.