Пути Господни
Шрифт:
– Отпустите его!
Этьен, Этьен. Близкий друг, лучший враг.
Все идет, как по писанному. Жаль, окружающие глупцы не понимают, не знают режиссера.
Ничего, еще поймут, узнают, оценят.
– Нет.
Авраам даже не сдвинулся с места и не повысил голос. Еще придет время потрясания кулаков и громового крика.
– Отпустите! Последнее предупреждение!
А вот это интересно. Угроза. Не совсем по сценарию, но тоже ничего. Невозможно же требовать от актера дословного следования пьесе, которую
– Предупреждение! Мне – Великому Пастырю, нам – цвету Церкви! – здесь можно и подняться, и голос повысить. – Да как смеешь ты! Ты!
Авраам Никитченко видел, как напряглись капитаны Стражи, ловя каждый жест патрона. Преданные люди заняли положенные места не только в толпе, но и в секторах – у жилищ техников.
Рано.
– Арестовать его!
Нарушая мол волнорезов, к Донадье двинулось пол десятка фигур с дубинами.
Словно по волшебству, море родило пол десятка мужчин в синих одеждах. Жидкий индиговый строй замер перед руководителем. Жалкая преграда.
Все шло даже лучше, стремительнее, чем он предполагал.
Вот теперь пришло время заветного жеста.
И слов.
– Арестовать их всех!
Засуетились армейцы.
К месту предполагаемой схватки начали усиленно пробиваться неприметные люди. Их соратники уже брали в плотное кольцо редкие синие островки…
Защитники Донадье подняли небольшие темные палки.
О-о! Овцы, оказывается, готовились, отращивали клыки. По примеру Армии Веры обзавелись дубинками. Слабое утешение против тренированных бойцов, но так даже интереснее.
Из дубинок вырвались лучи. Неяркие, тонкие, как карандаш. Лучи на миг соединили концы дубинок с телами солдат.
Остро запахло паленым мясом.
Схватившись за те места, куда упирались лучи, солдаты упали.
– Что за?..
Сдвинулись с места оставшиеся воины. Глаза блестят, рты перекошены, руки занесены для ударов.
И снова лучи.
Причем, не только вокруг Донадье, но и в толпе.
Запах мяса становится почти нестерпимым.
Около десятка солдат падают… Замертво?
Толпа рождает крик, он идет, набирает обороты, силу…
Солдаты, верные армейцы в недоумении останавливаются. Несколько отчаянных смельчаков с возгласами кидается на техников и падает. Мертвыми. С перекошенными ртами. В груди – обугленные дыры. Вот откуда разит жаренным.
Выверенный сценарий, отрепетированная пьеса дает сбой. Актеры несут отсебятину, статисты выходят на авансцену, чтобы родить длинные монологи, оркестр, вместо положенного набата, играет польку, в такт которой приплясывают декорации.
Откуда?
Как?
Почему?
Учитель, я же служил тебе! Как ты можешь спокойно смотреть на такое!
Откуда эти дубинки, рождающие лучи? И что за лучи? Не иначе сам Нечистый надоумил синеробых!
Учитель! Если ты есть, самое время вмешаться! Помочь истинным
В исступлении отчаянного, Авраам делает знак конвоирам.
Мальчишка!
Из-за тебя все началось!
Ты поплатишься!
Когда свобода так близко!
Ты не увидишь собственного триумфа!
Мы тоже можем палить мясо!
Растерявшийся Ритор рассеянно тянется к кнопке открывания люка.
Но что такое?
Пленник радостно улыбается.
Вместо рослых фигур солдат, рядом, ненавистные синие одежды!
Не-е-ет!!
Прокляты!!
Будьте вы прокляты!
Медленно, но уверенно расползаются Первосвященники.
В числе первых – верный Стеценко.
Трусы!
Предатели!
– Люди! – Великий Пастырь воздел руки. – Люди! Нечистый вырвался на свободу! Завладел неокрепшими душами братьев ваших! Восстанем же! Защитим Мать Церковь! Не отдадим на поругание! Все вместе!
Точно. С толпой, с разбушевавшейся стихией, им не справиться, будь у них хоть трижды лучи.
Тишина.
Как перед казнью.
Как перед бурей.
Хорошо.
Не все потеряно.
Еще поборемся.
Авраам открывает глаза.
Море, безликое море неожиданно обрело индивидуальность. Лица. Десятки, сотни лиц. Таких непохожих. Но… родня, вновь обезличивая в колышущуюся серую массу, на десятках, сотнях таких разных лиц… выражение. Размноженное, словно в поставленных друг против друга зеркалах.
Счастье.
Авраам Никитченко – Великий Пастырь никогда не думал, что счастье может быть столь ненавистно.
– Будьте вы!..
Смех.
Зародившись редкими хихиканьями в задних рядах, словно эпидемия, он расширялся, набирал силу, обороты… и вот уже весь Майдан – единый как никогда – хохотал охваченный веселящим безумием.
Что почувствовал Великий Пастырь в этот момент?
Нет, не ненависть.
Опустошение.
Как они могли. Вот так, легко. В один момент. Отступить от веры. Это же их вера. Пращуры ради нее взошли на Ковчег. Знали бы, что неблагодарные, оглупевшие потомки…
– Свобода! Конец власти святош!
Великий Пастырь обернулся – Этьен Донадье, старшина техников забрался на самый верх, на помост, приготовленный для казнимого, к люку Утилизатора.
И откуда только ораторский талант взялся.
– Прогресс не остановишь! Свобода и равенство!
Вот так творится история. Лет через сто, под карандашами хроникеров, эта речь расцветет бриллиантами метафор и перлами оборотов. Убийство нескольких солдат обретет черты долго вынашиваемого, далеко идущего, не обсуждаемо гениального плана. Имена Этьена Донадье, Юрия Гопко станут нарицательными. Кто знает, возможно в пантеоне нарицания отыщется место и для Авраама Никитченко. Мечта исполнится. Он останется в веках. Учитель! Тебе не чуждо чувство юмора.