Пути и судьбы
Шрифт:
В больнице диагноз Овьяна полностью подтвердился. Аби угрожала гангрена. Обычные лекарства едва ли могли спасти его. Оставалось одно — отнять руку, и отнять непременно до локтя, так как заражение могло пойти дальше.
Несчастье, происшедшее с Аби, совсем надломило здоровье матери. Она окончательно слегла. Приступы кашля повторялись все чаше и чаще. Больная не хотела ни есть, ни пить, стала ко всему безучастной.
Когда ребята уходили из дома, Ази на правах старшей покрикивала на Сона, стараясь как-то подбодрить,
— Пришел мой конец, Ази… Мне надо было умереть раньше Тиграна, чтобы не видеть ни его конца, ни несчастья моего Аби. Кто знает, какую новую беду готовит мне судьба на завтра? — сокрушенно говорила Сона старухе.
А Аби, потихоньку оправившись, принялся за свои старые проделки. Развивая левую, здоровую руку, он понемногу стал забывать о том, что у него была когда-то правая, будто он так и родился — одноруким. Пользуясь одной левой рукой, он так ловко взбирался на деревья, что ему могла бы позавидовать любая белка. А в драку с ним лучше было и не вступать: неожиданными ударами головой и ногами он мог сбить с ног кого угодно.
— Знаешь что, Муки? — спрашивал он старшего: брата.
— Скажешь, буду знать.
— А вот что: говорю, не будь у меня этого рукава, я бы не знал, чем утирать нос… — И озорной мальчишка, утирая нос пустым рукавом, начинал, подкидывая его вверх, вытанцовывать, как какой-нибудь балаганный шут.
Микаэл не знал — радоваться ему или сердиться. Да и не хотелось лишний раз напоминать брату о его увечье. А Левон, обхватив Аби, поднимал его, подкидывал вверх и, перевернув вниз головой, грозил бросить наземь.
— Скажи, ты поумнеешь когда-нибудь?.. Ну, говори же, поумнеешь?
Аби в ответ только хихикал. Кому он подчинялся, чтобы подчиниться Левону? Все так же хихикая, он; продолжал висеть вниз головой, ухитряясь по-прежнему размахивать пустым рукавом и паясничать.
Мать молча наблюдала за детьми с постели и невольно радовалась тому, что они, увлекшись игрой, могут хотя бы на несколько минут забыть о своих горестях. Она редко видела вместе всех четверых. Аби где-то шлялся по целым дням; Микаэл с утра до вечера обивал чужие пороги в поисках заработка; Левон, уйдя из кузни, поступил в какую-то типографию. Там по утрам он помогал складывать свежие, пахнущие типографской краской газеты, а потом, зажав под мышкой очередную пачку, бегал по улицам, звонко выкрикивая: «Новости, свежие новости!..»
Дома, с матерью, оставался один Арменак. Он целый день возился в своем крохотном садике, разрыхлял землю, рыл ямки для новых саженцев, починял изгородь.
— В Арсена пошел! — думала мать, вспоминая жившего где-то в горном селе Армении брата. Арсен был когда-то самым близким, закадычным другом Тиграна. Потом уехал в село, сдружился с землею и позабыл не только о друге, но и о родной сестре.
А Сона часто вспоминала брата, тосковала по нем. Написала ему два письма, но не получила
Хотя бы после гибели Тиграна приехал. Нет, пропал. Из ребят знал его только Микаэл, остальные и не видели. Арменаку был год, когда Арсен, приехав в город, захотел его взять к себе, усыновить: своих детей у него не было; Сона тогда не на шутку рассердилась, а Тигран только хитро улыбался и молчал. Видно, не хотелось ему обидеть Арсена, к тому же он знал, что Сона ни за что не согласится отдать ребенка. Так оно и вышло. Арсен страшно обиделся и вскоре уехал. Вот с тех пор от него ни слова, ни звука. И только случайно долетала иногда до Сона какая-нибудь весточка о нем.
5
Вырвавшись из рук Левона, Аби мгновенно ускользал во двор и оттуда продолжал дразнить брата:
— Чушка, чушка, грязная чушка!
Сначала он прозвал Левона «чушкой». Позже, когда брат стал возвращаться из типографии весь измазанный краской, он стал называть его «грязной чушкой»…
— Убирайся отсюда, безрукий черт, не то… — накидывался на него Левон. Микаэл хватал его за полу:
— Брось, не сердись на этого дурня…
Микаэл знал, что для Аби лучше не попадаться в руки Левона — чертовски силен был парень.
Микаэл не без почтения относился к брату, но, конечно, не из-за его силы. Их с Левоном связывала тайна, которой никто, кроме них двоих, не знал. Даже мать.
Левон возвращался с работы поздно, иногда за полночь. Не успев как следует сомкнуть глаз, он уже должен был снова подыматься — пора было идти на работу.
матери и не верит в ее смерть. Дрожащий желтый огонек свечи бегает по простыне, и она будто колышется. А мальчику кажется, что мать еще жива, дышит, и ее дыхание шевелит этот белый покров…
На другой день, когда соседи были заняты приготовлениями к похоронам, во двор вошли какие-то неизвестные люди.
Знал их только Левон, это были товарищи их отца — Тиграна.
Один из них, высокий человек с густыми усами, по-хозяйски вошел в дом и указал места товарищам — они стали вдоль одной из стен.
Это был наборщик Поликарпэ, под началом которого работал Левон. В доме Поликарпэ Левон познакомился и с другими товарищами отца.
Каждый раз после работы наборщик или отсылал Левона к себе домой, или, под каким-нибудь предлогом, уводил его с собой.
— Идем, — говорил он полушутя-полусерьезно, — не то моя хозяйка мозги мне просверлит: «Зачем, скажет, без гостя пришел?..»
Вначале Левон стеснялся жены мастера, тетки Лейлы, но мало-помалу привык к ней. Эта добрая женщина принимала мальчика очень приветливо. Всегда ласково поздоровается, расспросит о братьях, о матери, потом подаст умыться и начнет накрывать на стол.
— Сирота он, Поликарпэ, — сострадательно говорила Лейла, — приводи его к нам почаще, пусть поест горячего, его долю господь вернет…