Пути кораблей
Шрифт:
На пароход капитан Босс вернулся за час до отхода. Все также порядком и чистотой сверкал пароход. Через час, молчаливый и величественный, весь в белом, Босс стоял на застекленном мостике, отражавшем слепящее солнце, отдавал приказания. Круглый, точно выкованный из чугуна лоцман-голландец, не выпуская из зубов трубки, хрипло кричал в телефон. На корме и на баке шевелились люди, неторопливо выбирая, укладывали тяжелые мокрые канаты — «концы»; медленно, звено за звеном, роняя мокрый сползавший грунт, выходил из воды якорный канат. Все шло налажено и точно, как механизм отлично проверенной, тысячу раз испробованной машины. Минута в минуту, сотрясая воздух гудком, пароход тронулся с места, стал забирать в море. И капитан Босс опять спустился в свою каюту. Он долго сидел в ванной, сверкавшей мрамором и серебром кранов, тщательно, с наслаждением растирал и окатывал водою свое красневшее, вздрагивавшее начинавшее жиреть тело; старательно и ритмично дыша, занимался гимнастикой, чувствуя, как приливает жизнерадостность, привычное желание работать. Потом — после кофе, который подал в каюту белоснежно одетый, с синевевшей жесткими волосами головою стюард-чинез, — он сидел за большим, стоявшим на середине каюты, уставленным фотографиями столом. Каюта капитана Босса размерами и убранством похожа была на большой, роскошно убранный кабинет. И, как в наилучшем отеле,
На третий день пути было получено радио о тайфуне. Радист, худощавый и белобрысый, с пробором в редких, прилизанных на круглой лобастой голове волосах, сам принес капитану депешу. Он почтительно постучал в дверь капитанской каюты, почтительно изогнувшись, стоял у капитанского, покрытого малиновым сукном стола. Тайфун был далеко, путь его расходился с путем корабля, и капитан Босс спокойно, откинувшись в кресле, прочитал синий положенный перед ним листок. Тот же час в судовом журнале, с указанием долготы и широты, минут и часа, было отмечено кратко о появившемся на океане тайфуне...
Ни с чем не сравним, ужасен и гибелен для кораблей проходящий и внезапно пропадающий тайфун. Как одушевленное страшное существо, как бешеный зверь, сорвавшийся с цепи, мчится он по океану, и не ведает никто, когда и как изменяется его путь. Потому так сбивчивы и противоречивы были сыпавшиеся телеграммы в тот и на следующий день — с Гонконга, с Пратаса, из многих других мест — о движущемся виденном кораблями тайфуне. Одно было ясно: радио вопило о небывалой силе продвигавшегося в океан тайфуна, о необычайной сжатости его круга. И капитан Босс, не желая заходить в Гонконг, дорожа временем и стараясь избежать встречи, трижды изменял курс, но было похоже, что тайфун, как дикий зверь, гоняется за пароходом. На третий день стало очевидностью, ято — по выражению самого Босса, сохранявшего полное спокойствие и веселость, — корабль идет «прямо в зубы тайфуну». Ночью был объявлен аврал. Вся команда, выбиваясь из сил, в вое нагонявшего пароход урагана работала на палубе, в машинном отделении, приготовляясь к страшной встрече. Кратко запечатлевала начинавшееся бедствие судовая запись: «Ветер двенадцать баллов, крен двадцать пять градусов, вступаем в первую, поступательную четверть тайфуна...»
Никто потом не мог рассказать подробно. Люди помнили, что началось бедствие ужасным ветром, что в самый страшный час, когда пароход вступил в центр урагана, как бы не стало времени. Пароход то падал во внезапно открывавшиеся пропасти, то возносился на вершины водяных, чудовищно сталкивавшихся гор. От напора газов с треском лопались и взлетали в воздух трюмные люки. Как потом вспоминали люди, много необъяснимых явлений сопровождало тот страшный час. От избытка влаги коробилось дерево, сами собой оживали и двигались многие предметы, в свитки свертывались висевшие на стенах циновки, крупные капли ржавчины, подобно крови, выступали на белых стенах и потолках кают. Погас свет, птицы, которых везли в клетках из Японии матросы, в полночь запели, — странным и ужасным в грохоте бури казался тонкий птичий свист! Готовый разбиться в куски, озаряемый вспышками молнии и светом фосфоресцирующих брызг, увлекаемый в воронку урагана, обнажая дно и кингстоны, не слушаясь руля, целую ночь кидался пароход из пропасти в пропасть. И всю страшную ночь капитан Босс стоял на посту, крепко стиснув челюсти, обеими руками держась за деревянную крышку ящика для биноклей... Погиб капитан Босс, когда, негаданно одолев бурю, пароход уже выходил из центра тайфуна и, подавая людям надежду, стал медленно подниматься барометр. Толчком, подобным подземному удару, оторвало Босса от удерживавшей его опоры, и с куском дерева в руках, падая, ударился он головою о выступ компаса. С великим трудом, много раз падая, сбиваемые с ног, матросы перенесли его в роскошную, теперь растерзанную каюту, положили в раскачивавшуюся кровать. Скончался капитан Босс утром от сотрясения мозга, когда корабль, умытый ураганом, с поломанными мачтами и поврежденной трубой, спасшийся как бы ценой смерти самого капитана Босса, медленно плыл по зеркальному океану. И опять деловито и кратко, в простых немногих словах, запечатлел гибель капитана Босса судовой, никогда не прекращавшийся журнал.
Хоронили Босса на другой день. Опять был невозмутимо нежен, перламутром светился океан, легкий ветерок тянул с левого борта, относя черный, отражавшийся в зеркальной поверхности дым. Капитан Босс, нарядный и белоснежный, с надушенным платочком в боковом кармане, прикрытый до половины груди полотнищем флага, лежал в глубоком лонгшезе. Яркое пекло солнце. Пароход стоял недвижимо. И капитан Босс разлагался на глазах окружавших его людей. Синевело, иззелена-чугунным становилось и искажалось его лицо, страшно раздувались высовывавшиеся из рукавов лежавшие на груди руки. И прежде положенного часа похоронили капитана Босса. Тот самый матрос, что стоял у трапа, когда в последний раз сходил на берег капитан Босс, зашивал белый коробившийся брезент. Похожий на мумию, капитан Босс лежал на широкой доске, подвешенной на четырех смоленых концах. Маленький, на итальянца похожий чиф-офицер, заменивший на корабле капитана Босса, обнажив голову, печально прочел молитву. Под прощальное завывание гудка, при спущенном флаге, тело капитана Босса вместе с доскою стало медленно спускаться вдоль белого, с кружками иллюминаторов, борта. На малую минуту оно остановилось над самой поверхностью чуть зыбившегося океана, игравшего отсветами солнца. Потом, по знаку маленького человека, поднявшего руку, конец доски наклонился и, сперва медленно, скользнуло тело в легко всплеснувшую, раздавшуюся, прозрачную, как голубое стекло, воду. Матросам, стоявшим у борта и смотревшим вниз, было видно, как пошел под воду, странно колеблясь и все уменьшаясь, капитан Босс.
Катастрофа
Несколько
Первые радиограммы были отрывочны, очень кратки. Смысл сообщения приблизительно был таков: «SOS! SOS! SOS! Слушайте, слушайте! Говорит маяк NN. В океане горит судно. Яркое, белое, огромной величины пламя свидетельствует о значительности катастрофы. Горящее судно не подает никаких сигналов. Находящимся поблизости кораблям принять меры спасения гибнущего судна. Место катастрофы приблизительно... долготы... широты. Радиомаяк NN. SOS! SOS! SOS!»
Через день в газетах кратко сообщили о загадочной морской катастрофе. Национальность и принадлежность судна выяснялись. Десятки крупнейших пароходных компаний, беспокоясь о судьбе кораблей, во всех направлениях бороздивших просторы океана, рассылали срочные запросы.
Еще через день газеты были полны подробностями катастрофы. Со всею несомненностью была установлена национальность потерпевшего аварию корабля, носившего флаг благополучнейшего в мире государства, принадлежность его богатейшей компании, владевшей лучшими быстроходными пассажирскими кораблями. Установлено также: новое судно, совершавшее свой первый рейс, погибло от пожара, возникшего от неизвестной причины и распространившегося со столь невероятной быстротой, что никакие меры не могли быть приняты.
В газетных сообщениях было многословно расписано, что возвращался корабль из многодневного океанского рейса, что все путешествие протекало вполне благополучно, а последняя остановка была в большом восточном порту, где брали почту и пассажиров. Указывалось, что корабль был новейшей постройки (попутно упоминалась многомиллионная, умопомрачительная стоимость этой постройки), отличался небывалой изысканностью, обширностью помещений, предназначенных исключительно для того, чтобы сгладить неудобства длительного океанского перехода. Для развлечения пассажиров, плативших бешеные деньги, кроме зимнего и летнего сада, ресторанных, гимнастических и танцевальных зал, курительных и обсервационных салонов и оборудованных для литературных, музыкальных и научных занятий изолированных помещений, кроме бассейнов для плавания и площадки для игры в мяч, на корабле имелись патентованные аппараты для мгновенного прекращения мучительных приступов морской болезни. В нижней части корабля были устроены обширные сооружения, где, как в лучших магазинах Парижа, за зеркальными стеклами в голубом неоновом свете красовались обвернутые шелками затейливые модели. На облитых бархатом витринах миллионами брызг переливались вправленные в золото и платину алмазы и рубины. Соскучившийся в долгом плавании путешественник мог зайти в магазин, где опытные руки миловидных, выдрессированных приказчиц с непостижимой услужливостью помогали примерять модельную обувь, а представитель парижской фирмы собственноручно принимал заказы на незамедлительную пошивку модных платьев. Как на новейшее достижение указывалось, что каждая кабина первого класса, состоявшая из отдельных обширных апартаментов, имела свою особую, недоступную посторонним, открытую палубу для прогулок, с видом на море. Пассажир, путешествовавший в такой кабине, в течение полутора недель плавания мог никого не видеть, не слышать, пребывать в привычном уединении, как пребывал на берегу у себя дома, в собственном богатом особняке. Корабль, предназначенный для совершения океанских рейсов, не был непомерно велик, подобно другим огромным кораблям, на которых обилие дешевых трюмных пассажиров не способствует спокойствию и комфорту избалованных богачей. В проспектах, извещавших о спуске нового корабля, обстоятельно было оповещено о надежнейших навигационных приборах, как бы навсегда и окончательно исключавших возможность негаданной катастрофы. Тем более чудовищным, тревожным и необъяснимым казалось сообщение о трагической гибели корабля...
В газетах намекали на возможность преступного умысла. Причиною невероятных предположений было то, что в старом, некогда благополучном и, казалось, неразрушимом мире давно не стало привычного благоденствия; этот благополучный внешне мир жил скрытым предчувствием невиданных, величайших катастроф. О неблагополучии старого мира со всею жестокой очевидностью свидетельствовал каждый проходящий и наступающий день. Захлебываясь, нещадно преувеличивая значение события, газетные репортеры уже вопили о небывалом, чудовищном преступлении, о новом несомненном доказательстве надвигавшихся бедствий...
А еще через несколько дней стали известны потрясающие подробности катастрофы. Со слов спасшихся пассажиров и пароходной команды (следуя в самолетах, на кораблях, по железным дорогам, навстречу возвращавшимся спасенным пассажирам корабля направилась туча газетных корреспондентов), по радио, по подводному кабелю, спешною эстафетою газетные корреспонденты сообщали, что пожар начался глубокою ночью, когда многочисленное население корабля безмятежно почивало в своих удобнейших каютах, когда о катастрофе менее всего кто-либо думал. Огонь был обнаружен в кормовой части корабля и тотчас охватил жилые палубные надстройки. Обилие деревянных надстроек, пропитанных легковоспламенимыми красками, легких лакированных переборок[10] чрезвычайно способствовало распространению огня. В длинных бесчисленных коридорах, соединявших жилые помещения корабля, в начале пожара образовалась сильная тяга, раздувавшая огонь подобно тому, как раздувается пламя в топках гигантских печей. Празднично великолепный новый корабль представлял собой гигантский костер. Пожар распространялся с такой непостижимой быстротою, что уже в несколько минут вся жилая обширная часть корабля была охвачена огнем. Радиорубка, устроенная в центре деревянных надстроек, была отрезана бушующим морем огня (от необычайно высокой температуры, развившейся в зоне пожара, плавились и огненными каплями стекали медные и дюралюминиевые приборы). Корабль стал беспомощным, немым. Полыхая огромным ослепительным пламенем, ярко отражавшимся в черной, колеблемой зыбью поверхности океана, он стоял недвижимо. Картина гибели была фантастична. Черная беззвучная гладь окружала место совершавшейся катастрофы. Как бы подчеркивая своим спокойствием незыблемость окружавшего корабль океана, в глубоком тропическом небе горело великое множество чистых, потрясающе спокойных звезд. Полуголые люди, освещенные столбом ослепительно белого пламени, бесились у борта. Рискуя задохнуться в клубах едкого дыма, обуглиться в вихре раскаленного воздуха, с риском для жизни, матросы самоотверженно спускали уцелевшие от огня шлюпки. Ослепшие от нестерпимого блеска, обезумевшие от невыносимого ужаса люди бросались в океан. Вода у борта горевшего корабля кишела плававшими и не умевшими плавать людьми, захлебывавшимися горько-соленой водой океана. Сквозь сухой ровный треск огня, пожиравшего верх корабля, были слышны беспомощно слабые человеческие голоса. Большая часть спасательных шлюпок уже была охвачена огнем, и не оставалось возможности подойти к ним.