Пути кораблей

Соколов-Микитов Иван Сергеевич

Мы прибежали на станцию под вечер и, никому не признаваясь в стрясшейся над нами беде, поспешили переправиться на ледокол, чтобы немедленно взяться за поиски шлюпки. С мостика корабля я с трудом наглядел в бинокль у гряды подвижных льдов чуть красневшую, терявшуюся на волнах точку.

Полярная весна

Полуночная тишина

Все перепуталось, напролет мы бодрствуем ночи, спим не более часа и, просыпаясь, спрашиваем друг у друга, который теперь час. А получивши ответ, осведомляемся

неизменно:

— Дня или ночи?

К этому трудно привыкнуть. И ночь и день яркое светит над нами солнце.

В самом деле, точно видишь это во сне...

Вот я открываю глаза, и мне видится: призрачные белые горы, слепящие льды, призрачный свет полуночного солнца... Я сижу высоко на выступе береговой скалы, покрытой птичьим известковым пометом. Подо мной зеленым ковром расстилается мох, ниже — розовый свет и вмерзшие в лед недвижимые камни.

Вода, опять лед, зеленые льдины и черные полыньи, лиловые, уходящие в прозрачную даль торосы, белые ледяные поля и над ними сверкающие на солнце снежные округлые горы.

Нет возможности уследить, где завершается и где начинается прозрачное глубокое небо. Все воздушно, все призрачно, все непохоже на виденное раньше.

Яркие полярные маки качаются у моих ног. Они растут пучками, упрямо пробиваясь мохнатыми своими стебельками меж обломков камней. Надо мной наверху шумит большой птичий базар. Выступ, на котором сижу, был излюбленным местом птиц, белогрудых маленьких люриков, и они сотнями со свистом проносятся над моей головою, садятся на камни. По выступам и карнизам расселись эти черноголовые, белогрудые птички.

Я сижу неподвижно. Ружье лежит на коленях. Здесь оно почти не нужно. Пропало чувство борьбы, погони за хитрым, убегающим зверем, зажигающее охотника страстью. Я сижу на скале и точно растворяюсь в окружающем меня похожем на сновидение мире. Птицы проносятся над моей головой, близко садятся.

Мне видны их накрахмаленные белые грудки, их круглые лакированные головки, черные, разглядывающие меня глазки.

Я сижу, смотрю, слушаю. Холодный воздух прозрачен, чист. И поразительной, чудесной показывается эта необычная прозрачность полярного воздуха. Вижу отчетливо: по дальней гряде освещенных низким солнцем льдов, желтоватое, движется пятно. Оно то появляется среди торосов, то исчезает. Я поднимаю бинокль, смотрю...

Это идет по своим делам хозяин здешних краев — белый медведь. Мне хорошо видно, как он не торопясь взбирается на снежные глыбы и, вытянув шею, обнюхивает воздух. До него не менее двух километров, а мне отчетливо видно каждое его движение, каждый его неуклюжий шаг.

Странный шум доносится с моря. Я долго слушаю и не могу понять. Быть может, это шумят и грохочут, сталкиваясь и разрушаясь, льды? Льды идут сами собою, длинной вереницей, движутся куда-то, крутят на одном месте. Вот проплывает большой белый город: собор, колокольни, сказочные башни ледяного кремля. Он плывет быстро, обгоняя мелкие плывущие льдины, точно неведомая гонит его сила.

Стоит закрыть глаза — ясно слышу, будто шумит вдалеке

большая пригородная дорога. Слышу стук бесчисленных колес, рев автомобильных гудков доносится четко. Впечатление большого, шумного движения так сильно, что мгновение кажется все перекинулось и не сошел ли я невзначай с ума?

Похожая на сказочный город ледяная гора остановилась и, медленно раскачавшись, с грохотом перевернулась и поплыла дальше, став похожей на корабль с распущенными парусами.

И опять слышу: гремит-шумит большая дорога, а все так странно, что начинает казаться — вот все изменится, кончится сон, и проснешься...

Стайка птиц, обдав меня ветром, садится в полуаршине. Мне хочется протянуть руку, потрогать их гладкие, чистые спинки. Они сидят кучкой, тесно прижавшись друг к другу.

Громкий и очень близкий, поражает меня звук.

Отчетливо вспоминаются деревня, летний деревенский вечер, туман над рекой, за околицей вразнобой стучат молотки — мужики отбивают с вечера косы.

Я осторожно оглядываюсь, вытягиваю ноги, стараюсь проследить происхождение звука. Подле меня горбатая, снизу подтаявшая глыба розоватого льда. Солнце растапливает лед, и с прозрачной, увешанной ледяными сосульками нижней поверхности глыбы светлыми каплями сочится вода. Стук падающих капель слышится как разнобой молотков, отбивающих за деревенской околицей косы.

Привлекая внимание пролетающих птиц, долго сижу на холодной скале, облитой птичьим пометом. Птицы проносятся надо мной тучами, разрезая крыльями воздух, падают с таким шумом, что невольно закрываешь глаза...

И все не умолкает таинственный, издалека доносящийся шум.

Изредка далекий слышится грохот, точно выстрелили из пушки или прогремел гром, и долгое катится эхо. Это упала, отколовшись от глетчера, миллионнопудовая глыба. Грохот, не умолкая, катится долго.

Окруженный флотилией льдин, фантастический проплывает корабль. Призрачное светит солнце.

Осторожно, нащупывая каждый камень, придерживая руками ружье, сползаю вниз со скалы. Медленно спускаюсь по ледяному припаю к открытой, светлой, как зеркало, воде, ступаю на большой, вмерзший в береговой лед камень. Три гаги — пегий самец и серые самки — поднимаются из-под ног и, отразившись в зеркале вод, тянут над самой поверхностью моря. Проваливаясь в снегу, оставляя за собой следы, похожие на следы зверя, я иду берегом к приметному месту, где, привязанная к глыбе льда, лежит на снегу шлюпка, а над берегом синий тянет дымок, здесь странно пахнущий человеком.

Остров Мертвого Тюленя

Мне особенно запомнилась поездка на остров Мертвого Тюленя, давно привлекавший наших охотников. Я не знаю, кто дал название этому маленькому островку, едва видневшемуся над льдинами. По рассказам бывалых спутников, там в огромном количестве гнездились гаги, стайки которых мы ежедневно наблюдали над поверхностью бухты. Григорий Петрович решил обследовать гнездовье гаг, и мы отправились в путешествие на предоставленном в нашем распоряжении моторном боте.