Шрифт:
Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»
Hans Ulrich Obrist
With Asad Raza
Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London
WAYS OF CURATING
The author has asserted his moral rights
All rights reserved
Памяти Давида Вайса (1946–2012)
Пролог: ход вещей
Швейцария – страна закрытая. Без выхода к морю, в окружении Альп, это место знаменито
Покидая Швейцарию в 1970 году, писатель Пауль Низон оставил ей на прощание томик критики явления, которое определил как «дискурс ограниченности»: консерватизм, застой, нехватка столичного бриколажа и смешения. Низон обвинил страну в опасной самодостаточности. По его мнению, в Швейцарии красота только для богатых, а роскошь прячется за ложной скромностью. Таков его портрет страны, в которой я появился на свет в 1968 году. Однако, если подумать, сами эти условия способны создать импульс для их преодоления, как случилось и с самим Низоном. Возможности зачастую порождаются ограничениями, а неудовлетворительные условия пробуждают в воображении образ будущих перемен. Вслед за Низоном я однажды покинул страну, чтобы расширить свой кругозор. Между тем, оглядываясь на свою швейцарскую юность, я обнаруживаю, что практически все интересы, темы и увлечения, определившие мой путь, возникли в давнишних встречах с местами и людьми: с музеями, библиотеками, выставками, кураторами, поэтами, драматургами и, главное, художниками.
В 1985 году, шестнадцатилетним, я оказался на выставке Петера Фишли и Давида Вайса в базельском Кунстхалле и был глубоко потрясен. А несколько недель спустя случайно наткнулся на их книгу «Вдруг все стало ясно» («Pl"otzlich diese "Ubersicht»). В ней были фотографии множества сделанных вручную необожженных глиняных скульптур, представленных в очень несхожих и зачастую до смешного вычурных подборках: одного размера мышь и слон из глины под названиями «Большое» и «Маленькое», две грустные фигуры в плащах, озаглавленные «Strangers in the Night, Exchanging Glances», японский сад камней, в шутку представленный как три глиняных комка. Работы изображали как благостные, так и отчетливо печальные сюжеты одинаково беспристрастно. Они свидетельствовали о стремлении изучить, очертить, учесть как можно больше человеческих сценариев, и при этом в максимальном приближении. Я рассматривал их ежедневно. Через несколько месяцев я набрался смелости позвонить в мастерскую Фишли и Вайса в Цюрихе и напроситься к ним в гости. Они ответили, что будут мне рады.
В то время художники работали над проектом, которому суждено было стать их визитной карточкой, – над фильмом «Ход вещей», в котором самые обыкновенные вещи и механизмы крутятся, переворачиваются, загораются, разрушаются или, напротив, запускают цепную реакцию чудесных причин и следствий. Физические и химические процессы создают иллюзию, будто вещи таинственным образом избавились от контроля человека: так, с присущими им хулиганским остроумием и страстью к экспериментам, Фишли и Вайс изобразили хаос и энтропию. «Ход вещей» замечательно передает удовольствие художников
На каждом сюжетном повороте фильма зрителя обуревают сомнения в возможности продолжения событий, которые тем не менее продолжаются, хотя многое говорит о том, что передача энергии невозможна. В итоге всякий раз возникает ощущение, что разрушение и хаос неизбежны, но именно сбои и исключения из правил не позволяют системе остановиться. Этот фильм – путешествие, в ходе которого заурядные вещи становятся решающими гирьками на весах и толкают действие дальше; путешествие без начала и конца, без четко очерченной цели. События в нем нелокализуемы, пройденные расстояния – неопределенны. «Ход вещей» – это путь откуда-то куда-то, путешествие, превращающееся, по формуле Поля Вирильо, в ожидание прибытия, которого все нет и нет.
В то же время Фишли и Вайс начали другой проект, «Видимый мир», работа над которым растянулась на четырнадцать лет. Это три тысячи маленьких фотоснимков, уложенных в специально сконструированную двадцатисемиметровую витрину с подсветкой. Частички нашего коллективного видимого мира собраны в огромную коллекцию деталей повседневности. Изображения со всех концов света, во всем многообразии природных и застроенных ландшафтов – мест и не-мест, в которых разворачивается современная жизнь: от джунглей, садов, пустынь, гор и пляжей до мегаполисов, офисов, квартир, аэропортов, достопримечательностей вроде Эйфелевой башни или моста Золотые Ворота, минуя все, что только есть между тем и другим. Каждый найдет в этой работе свой мир: буддист – буддизм, фермер – сельское хозяйство, часто летающий – самолеты. Но увидеть целиком «Видимый мир», как и мир вообще, нельзя: он не допускает полной видимости.
Художникам всегда нравилось задавать вопросы, часто неразрешимые. В тот год, когда мы познакомились, они придумали еще и «Вопросительные горшки» – громадные посудины с вопросами, написанными на стенках. Почти двадцать лет спустя, на Венецианской биеннале 2003 года, появились еще одни «Вопросы» – тысячи жизненно важных вопросов, написанных от руки и спроецированных на стены. В книге того же года «Найдет ли меня счастье?» пустяковые и серьезные вопросы сменяли друг друга чередой, смешивая банальность и мудрость.
Неутомимые, неизменно удивлявшие и не стремившиеся оказаться в центре внимания (их интервью – редкость), Фишли и Вайс были штатными изобретателями современного искусства. В своих фотографиях, фильмах, скульптурах, книгах и инсталляциях они документировали обычные объекты, освобождая их от привычных функций и связывая неустойчивыми взаимоотношениями. Многие работы дуэта – в числе самых ярких, памятных и человечных за последние три десятка лет. Фредрик Джеймисон как-то заметил, что наше постмодернистское время ознаменовалось «угасанием аффекта», потерей искренности и подлинности, которые без остатка вытеснила ирония. Но Фишли и Вайс показывали, что ирония и искренность друг без друга невозможны, что на самом деле искреннее иронии ничего нет.
Первое посещение их мастерской стало для меня озарением. Там я появился на свет: решил, что хочу курировать выставки, хотя и так чуть ли не всю юность разглядывал произведения искусства, музеи и экспозиции. Фишли и Вайс, мастера задавать вопросы, с ходу спросили меня, что еще я видел и что думаю об увиденном, так что я начал развивать критическое мышление, способность объяснять и оправдывать свое восприятие искусства – вести диалог. Благодаря невероятному разнообразию их работ я стал мыслить более масштабно. Своим творчеством они расширили мое определение искусства – и таково, пожалуй, лучшее определение искусства вообще: оно расширяет определения. Их открытость и разожженный ими во мне интерес запустили цепную реакцию, которая длится до сих пор.