Пути непроглядные
Шрифт:
– Вот, значит, что, – Рольван недолго обдумывал услышанное. Ему внезапно стало смешно. По примеру Игре он снял пояс с мечом и уселся на вторую кровать. – Можешь быть уверен, в Эбраке тебя тоже приговорили к смертной казни. Ну и компания у нас подобралась – неудавшийся монах, приговоренный разбойник и дрейв!
– Верховный дрейв, – поправила Игре.
Она улыбалась, сонно и совсем не враждебно.
– Кроме того, ты ведь еще тидирский офицер, Рольван, – сказал Гвейр.
Улыбка Игре погасла. Рольвану тоже вдруг расхотелось смеяться.
– Точно, – сказал он. – Я помню.
– Давайте спать, – вздохнул Гвейр.
Он
– Одному я все-таки рад.
– Чему? – прошептала Игре.
– Что можно одну ночь поспать в постели.
Игре тихонько фыркнула, потом кровать заскрипела, Рольван услышал возню, приглушенный удар и ее насмешливый голос:
– Стареешь, братик.
– Спи, девчонка, – сказал Гвейр. – Я люблю тебя.
– И я тебя, разбойник.
Рольван старался дышать ровно и тихо, будто спящий. Каково это – иметь брата или сестру, кого-то, кто любит тебя вот так, ни за что, в любом виде? Он изо всех сил старался убедить себя, что вовсе не завидует этим двоим. Чему здесь, на самом деле, завидовать?
Он заснул, а Гвейр и Игре еще долго перешептывались и смеялись над чем-то в темноте.
Проснувшись, он снова услышал их голоса и не сразу понял, что ночь прошла. Но сквозь щели в ставнях светило солнце, и вчерашней усталости больше не было. Приглушенный Гвейров голос произнес его имя, и Рольван проснулся окончательно.
– Рольван не понимает, – говорил Гвейр. – Но я-то вижу. Ты напугана, ты не знаешь, что тебе делать, не знаешь, как закрыть эти проклятые Врата, и богиня ничем тебе не помогла. Ведь так, Игре? Скажи, что я ошибаюсь!
Игре молчала. Рольван не открывал глаз, вместе с Гвейром ожидая ее ответа.
– Богиня устроила мне взбучку, – сказала она наконец. – Как будто я ее собака… ну, или ребенок. Как ты в детстве.
– Ты плохо помнишь себя ребенком, сестра, – слышно было, что Гвейр улыбается. – Никто не мог устроить тебе взбучку, даже отец.
– Ты устраивал. Но я не об этом. Ты спрашивал, помогла ли мне богиня… Пойми, боги порою помогают так, что лучше бы они этого не делали. Им кажется, мы с чем угодно справимся, надо нас только подстегнуть, ну и… они подстегивают.
– Каким образом, Игре?
– Какая разница?
– Есть разница. Говори.
До Рольвана долетел негромкий вздох:
– Если я буду плохо стараться, она заберет твою жизнь.
Гвейр приглушенно рассмеялся:
– Мою? Мою жизнь, Игре? Не слишком-то умна твоя богиня! Меня сто раз уже могли убить, и я всегда знал наверняка, что ты обо мне плакать не станешь!
– Гвейр!
– Прости, сестренка. Ты изменилась, повзрослела, и я рад. Просто хочу сказать, что если ничего не выйдет… Клянусь псом Каллаха, Игре, смерть уже много лет караулит меня за каждым углом. Если богам будет угодно забрать меня – пусть. Я не хочу, чтобы ты из-за этого плакала.
– Замолчи! – Игре выдохнула это громко, и Рольван решил, что теперь ему можно уже проснуться. – Ничего с тобой не будет, я закрою это поганую дверь, ты понял?!
– Тсс, – сказал Гвейр.
Рольван открыл глаза. Когда он приподнялся на локте и сел, брат и сестра встретили его на удивление безразличными взглядами.
– Вот и ты, – сказал Гвейр. – Нам пора отправляться.
Торговая площадь
Гвейр умело лавировал между рядами, делая покупки. Утром Рольван почти насильно заставил его взять часть своих денег – в долг, как несколько раз повторил Гвейр. В пище нуждались и люди, и лошади, так что спорить не имело смысла. Рольван мог бы попросту оплачивать все сам, но на это Гвейр уж точно не согласился бы, потому и пришлось пойти на хитрость. О том, что теперь он ссужает убийцу епископа полученными в наследство от епископа же деньгами, Рольван постарался не думать.
Он терпеливо следовал за переходящим от прилавка к прилавку Гвейром, ведя под уздцы двух оседланных коней и незаметно наблюдая за Игре. Та ежилась, держась за уздечку своей кобылы, и кидала по сторонам растерянные взгляды. Казалось, суматоха людного места пугает ее больше, чем живые мертвецы и задушевные беседы с древними богами. Вдали от послушных дрейвам лесов она казалась такой же беспомощной, как выброшенная на берег рыба. Невозможно было поверить, что эта кутающаяся в заношенный плащ бродяжка еще недавно внушала Рольвану страх. И правильно, подумалось ему, ведь вся ее сила от тьмы и леса, от чего-то древнего, чуждого живым людям. Здесь же светит солнце и высятся башни храмов, здесь поют веселые песни и возносят молитвы Миру. Ночным страхам и темному лесному колдовству здесь попросту нечего делать.
Седельные сумки наполнились и потяжелели. Гвейр уже вел всех к выходу с площади, когда, взглянув на сестру, вдруг свернул к прилавку со сладостями. Среди запеченных яблок и вареных в меду миндальных орехов выбрал неприметную на первый взгляд связку мелких сушеных абрикосов. Игре улыбнулась, когда он вручил ей свою покупку с поклоном, как драгоценный дар.
– Ты не забыл!
– Разве ты сомневалась? – хитровато ответил ей Гвейр.
На миг они словно забыли обо всем, кроме золотистых фруктов в руках Игре и каких-то давних связанных с ними воспоминаний. Рольван снова подавил зависть. Отвернулся, не желая видеть их задумчивых улыбок. И услышал:
– Да это же Игре!
Гвейр вздрогнул и обернулся, хватаясь за меч. Рольван замешкался – конские морды с обеих сторон и поводья в обеих руках препятствовали взятой им на себя роли охранника Верховной дрейвки.
Впрочем, на этот раз защищать ее не было необходимости. Гвейр выпустил меч и улыбнулся. От соседнего прилавка, занятого двумя большими корзинами с голубями, спешила, вытянув руки, толстая старуха. Подол ее яркой юбки подметал землю, покрывало такой же расцветки окутывало мощные плечи и внушительных размеров грудь. Из-под чепца воинственно выбивались седые пряди волос.