Пути непроглядные
Шрифт:
Рольван затаил дыхание – ему хотелось зарыться в сено, подальше от ее глаз. Аска сказала негромко:
– Богохульствуешь.
– Пусть, – выдохнула Игре.
– Напрасно. Помочь тебе под силу лишь богам.
– Знаю, – горько сказала она и села обратно. Спросила жалобно: – Но что мне делать, Аска?
И старуха ответила:
– Бежать отсюда, если в голове твоей есть хоть капля ума.
– А если нет ни капли?
– Тогда ты знаешь, что делать.
– Нет! Не знаю!
– Правда? – спросила Аска, и Рольван снова пожелал зарыться глубже в сено. – Иди
– Снова, – прошептала Игре. – Я не смогу!
Замолчала надолго. Рольван изо всех сил притворялся, что его здесь нет. Отвернувшись, он разглядывал комнату: веретено в углу, бочонок, служивший табуреткой и аккуратные мотки шерсти рядом с ним, расставленные вдоль стен горшки и корзины, потолок с обвалившейся местами штукатуркой и развешанные под ним пучки трав. Аска закрыла дверь и, раздув чуть красневший в очаге уголек, подожгла от него толстую сальную свечу. По стенам заплясали вытянутые тени.
Игре вдруг зевнула и потерла руками глаза.
– Положи нас спать, Аска, – сказала она. – А завтра мы уйдем.
– Что ты надумала? – спросила та.
– Не знаю. Утром решу.
Ни одной из них даже не пришло в голову объяснить Рольвану, о чем речь, ни, тем более, спрашивать его совета. На него обращали внимания не больше, чем на коня или, в лучшем случае, слугу. Игре взяла эту манеру с первого дня, как осталась с ним вдвоем и поняла, что не может заставить его убраться прочь. Рольван терпел, но лишь потому, что это была Игре. Позволять то же самое чужой и неприятной старухе, вдобавок обращавшейся с Верховной дрейвкой, как с малым ребенком – это было уже слишком.
Он с трудом дождался утра, продремав вполглаза на своем пахучем ложе из сена, и с первым светом принялся седлать лошадей. Игре, к его облегчению, не возражала. Аска же опять кивала понимающе, как будто видела насквозь всю его ревность и раздражение, но считала их чем-то вроде детских капризов.
Она проводила их до ворот, на прощание обменявшись с Игре многозначительным взглядом, и ушла обратно. Игре понурилась и молчала, и Рольван снова, в который уже раз, не стал спрашивать, куда ведет избранная ею дорога.
Ворон, Гвейров конь, теперь нес поклажу – Аска добавила к ней немного хлеба и корма для лошадей. Следуя за дрейвкой с запасным конем в поводу, Рольван выглядел и чувствовал себя бессловесным слугой. Он искал подходящие слова, чтобы разбить молчание, не находил и ненавидел собственную беспомощность.
Когда последние предместья Сторкса скрылись из глаз, Игре свернула к реке. Проехав немного вдоль берега, нашла брод и вдруг развернула кобылу.
– Дальше я поеду одна.
– Нет, – ответил Рольван так же, как отвечал все эти дни.
Но Игре не бросилась яростно в новый спор. Помотала головой – вид у нее был усталый:
– Нельзя. Я должна прийти туда одна, иначе ничего не получится. Таковы правила. Уезжай.
– Куда ты собираешься прийти? – она не хотела отвечать, но Рольван добавил: – Если не объяснишь, я все равно поеду за тобой, хоть куда. Так что говори.
– А если отвечу, ты уедешь?
– Посмотрим.
Река,
– В двух днях пути отсюда есть священный источник, – сказала Игре. – В том месте я впервые говорила с богами. Они приняли меня, и я стала дрейвом. Если я хочу… хочу открыть Врата и вернуть Гвейра, я должна пойти туда снова. Начать все сначала. И я должна быть там одна.
– Даже, если это опасно? Даже, если за тобой охотятся?
– Это все неважно.
– Важно, – возразил Рольван, – Гвейр бы не отпустил тебя одну!
– Гвейра нет. И не будет, если я не верну себе расположение богов. Уезжай, – она поморщилась, но все-таки прибавила: – Пожалуйста.
Рольван помолчал.
– Ты сказала, туда два дня пути?
– Да.
– Я тебя провожу. Нет, не спорь! Я уеду, если так нужно, но только, когда буду уверен, что ты на месте и в безопасности, только так. Этого хотел бы Гвейр!
– Не говори о нем так, будто он мертв!
– Он жив, – кивнул Рольван, готовый согласиться с чем угодно. – И когда он вернется, он спросит с меня, как я выполнял свою клятву. Я ему обещал, что…
– Да, да, слышала, – раздраженно прервала Игре. – Ты обещал брату за мной следить и теперь от меня не отстанешь, а он тебе так тебе верит, что… Не знаю только, с чего вы так сдружились, после всего, что ты наделал!
– Может быть, он меня простил? Может быть, другие люди умеют прощать, может быть, тебе тоже стоит этому научиться, а?!
Он сбился со счету, сколько раз уже зарекался с нею ссориться, и все напрасно. Одно утешение, что теперь она не хваталась чуть что за оружие, как раньше. Но волчий взгляд резал по-своему не хуже ножа.
– Никогда, – процедила она, – даже не думай…
– Постой, Игре, не надо, нет! Я знаю все, что ты скажешь, ты знаешь все, что я отвечу. Давай не будем. Просто позволь мне проводить тебя до места, и все! Потом я оставлю тебя одну, если пожелаешь.
Игре осеклась.
– Правда?
– Если я не буду тебе там нужен, – пообещал Рольван, как раз сегодня ночью придумавший, как стать очень нужным, просто необходимым для ее дальнейших планов. Мысль оказалась очень проста, теперь следовало дождаться подходящего момента и поделиться ею с Игре.
Она сощурилась, ища подвох. Потом встряхнула головой так, что волосы разлетелись во все стороны:
– Хорошо, едем, – и направила кобылу к броду.
Рольван последовал за ней. Лошади осторожно ступали по камням. Вода в самом глубоком месте едва доходила им до брюха, но течение было быстрым, а камни – скользкими. На дальнем, заросшем камышом и осокой берегу их встретила неприметная со стороны тропа. Повела прочь, лениво извиваясь меж ощетиненных зарослями кочек, огибая топкие места, где хлюпала, квакала и пузырилась своя, непонятная постороннему взгляду жизнь. Сладковатые болотные запахи все густели по мере удаления от реки. Мошкара тучами кружилась над головой, лезла в глаза и в рот.