Пути отхода

Исигуро Наоми

Он раскинул руки и ноги на пенных могучих волнах, позволил им играть собой, как куклой, как веткой, как плавником. Мерцающая вода на обнаженной коже была прекрасна, и небо было прекрасно, луна была прекрасна, и Алфи был их частью. Наверное, это волшебство. То, что он сейчас испытывает, волшебство: ошеломительная красота, ощущение единства, гармонии всего окружающего. Наверное, вот оно, большое приключение Алфи. Наверное… Только что там такое? Что за фигура вдалеке? Фигура, которая машет с края волнолома.

Любопытство заставило Алфи вновь пошевелить руками и ногами. Он выплюнул изо рта воду и приподнялся, чтобы получше разглядеть берег. Кто же это на стене? Машет, машет. Алфи вытянул

руку над волнами, насколько сумел, и помахал в ответ. Иначе получилось бы невежливо, все равно что отказаться пожать руку взрослому или не поблагодарить за приглашение, когда приходишь к Робину домой поиграть, – только кто же это? Маленькая схематичная фигурка вдалеке, ростом не выше фаланги пальца на машущей руке Алфи, но почему-то знакомая. Или у Алфи глаза окончательно выело солью, и он ошибается? Синяя одежда, длинные волосы, бледная кожа… Алфи вдруг понял. И осознал, что хотя он всегда надеялся на нечто подобное, но по-настоящему не ожидал, это слишком чудесно, слишком невероятно и похоже на удивительную книгу, такому чуду нет места в повседневной жизни. Тем не менее он здесь: волшебник, тот самый, с пляжа. И конечно же, сейчас – именно так им и суждено было встретиться. Обстановка куда более подходящая, на фоне мерцающего неба и гибельного моря, и никто не мешает – лишь они двое машут и кричат друг другу, на огромном расстоянии. Может, вот это и будет дальше? Магия. Волшебники.

– На помощь! – крикнул Алфи изо всех сил, захлебываясь соленой водой. – Помогите!

* * *

Все, край волнолома, надо настроиться и прыгнуть. Питер умел плавать, хотя… Честно? Он не входил в воду сто лет. Глупо, наверное, учитывая жизнь возле океана, но, как говорится, мы пренебрегаем возможностями, которые у нас под носом. Питер всегда гордился неким родством с волнами, однако родство это было чистой абстракцией, метафорой, вроде способа уговорить скептика заказать расшифровку звездной карты. Столкнувшись же с волнами сейчас, Питер ничего не мог с собой поделать: он боялся, что его прыжок за тем мужчиной – или ребенком, судя по всему, ребенком! – прыжок лишь навлечет на них обоих еще большую беду.

Вот только ребенок… Он очень далеко, почти не разглядеть, поэтому у Питера, наверное, паранойя, но почему ребенок кажется знакомым? Особенно теперь, когда он, и без того бледный, кричит и машет руками в бледном лунном свете. Мальчик с пляжа? Да, мальчик, который нагрубил Питеру из-за кафтана! Впрочем, если хорошенько подумать, мальчик вообще-то не грубил. Он спросил, не волшебник ли Питер, что, по зрелом размышлении, совсем не похоже на грубость. По детским меркам быть волшебником круто, быть волшебником здорово. Получается, мальчик подошел к Питеру, полный невинного радостного предвкушения, а тут бац! Питер рявкнул на ребенка, даже выругался. Ох, он же до сих пор в океане, до сих пор борется. Мальчик, которого Питер успел обидеть, успел отвергнуть…

До него вдруг дошло. Он ясно понял. Понял, почему отругал ребенка, почему оттолкнул Агнес, довольно грубо и прямолинейно, когда она попыталась поцеловать Питера, и даже почему сумел достичь в жизни лишь одного: открыть крошечную гадательную кабинку на брайтонском пляже. Все ради данной минуты, предопределенной минуты. Так распорядились планеты. Питеру было суждено идти по этой самой части берега в этот самый момент, когда бедный мальчик, мальчик, перед которым Питер в долгу, нуждался в кармическом возмещении сильнее всего. Очень логично. Питеру давался шанс – да-да! – шанс загладить вину.

Питер сорвал с себя кафтан и неудержимо

затрясся. Минутка, нужна еще минутка, чтобы настроиться на холодную воду.

* * *

«В конце все танцуют». Фраза кружилась и кружилась у Алфи в голове, как планета во тьме, как экранная заставка на мамином компьютере, как игрушка-мобиль с кроликами, висевшая над колыбелью маленького Алфи.

«В конце все танцуют».

Он не помнил названия музыкального фильма, который смотрел с Максом и Сандрой и в котором в конце все танцевали. Алфи и танца-то почти не помнил – только его наличие; помнил наличие танца, в конце. Здорово придумано, рассуждал Алфи, танцевать в конце. Почему так больше не делают? Почему все не танцуют? Счастливый финал, полная гармония, герои дружно хлопают в ладоши и смеются, даже злодеи и те, кого убили в начале истории. Только вот Алфи вновь терял силы, руки и ноги махали уже не столь яростно в попытке удержать тело над водой.

Алфи понимал – это нехорошо. Он очень молод, ему не время умирать. Как в той истории, где все сложилось бы по-другому, и Алфи стал бы раковым ребенком, и ему пришлось бы цепляться за жизнь столько, сколько нужно, чтобы повзрослеть, применить магические способности и спастись. То же самое здесь, сейчас. Пусть небо выглядит грозным, сколько хочет, и окружает Алфи со всех сторон; пусть его тело, сколько хочет, чувствует тошноту, холод и удары волн, но он должен держаться. Должен бороться столько, сколько нужно, чтобы волшебник спас Алфи и вручил ему его судьбу, провел в следующий этап жизни… Ох, в груди больно, словами не передать, до чего больно, и…

«В конце все танцуют».

…и можно ведь немного расслабиться, правда? Перестать сражаться с болью. Долго еще ждать? Скоро ли мужчина со стены заберет Алфи? Его онемевшие руки совсем ослабли, а сильные волны – куда сильнее мальчика, которому еще-далеко-не-одиннадцать лет; и как ему в голову пришло, будто он способен им противостоять? – волны беспощадно подхватывали Алфи и швыряли, вперед и назад, вверх и вниз. Приключения часто предполагают тяжелые испытания, он знал, но это перебор. Где же волшебник? Разве не пора ему появиться? Не то скоро будет поздно.

Отчаянное желание посмотреть, далеко ли мужчина и сколько еще ждать, заставило Алфи из последних сил напрячь оцепенелые суставы и поднять голову над волнами. Сначала он увидел лишь темноту, море и небо, бесконечные, со всех сторон. Алфи немного запаниковал. Потом пришел в себя и начал сопротивляться течению, развернулся в воде и наконец разглядел белые утесы, и волнолом, и… и там находился мужчина. Волшебник. До сих пор на стене. Не сыпал заклинаниями, не кричал, даже не махал, как раньше, а просто стоял на коленях на бетонном краю волнолома. Уже без своего одеяния, подметил Алфи. Голая кожа на согнутой спине казалась в лунном свете очень бледной. Никогда в жизни Алфи не встречал человека, настолько не похожего на волшебника: он сидел сгорбившись, один в темноте, обхватив голову руками; плечи его тряслись, кажется, от рыданий.

Что оставалось делать? Что оставалось делать, когда происходило немыслимое? Когда долгожданный спаситель выглядел таким беспомощным? Ни капельки не чудесным, не чудесней любого другого, даже мясисторукого Уоллеса, не сильней ребенка.

«В конце все танцуют».

Звезды тоже танцуют, немножко, если наблюдать за ними из моря, которое крутит и швыряет тебя в разные стороны. «Какой еще, к черту, волшебник», – возмутился мужчина. Значит, это не было ни уловкой, ни шуткой. Он говорил правду, и, возможно, на самом деле Алфи бежал от нее, а вовсе не от мамы. Бедная мама. Что она скажет? Ей будет досадно и неприятно. И грустно. Маме будет очень, очень грустно…