Пути, ведущие к себе
Шрифт:
Тут ведь всем режут без разбора, – он кивнул на свой обрубок, – а тебе не стали. Это она упросила врача повременить денек. Насмерть стояла, умоляла его, вот врач и махнул рукой. Сказал, что, если подохнешь ты, на ней вина будет.
А на следующий день срочно эвакуировали госпиталь. Немцы быстро шли, уже совсем рядом громыхало. В поезде «свеженьких» много было, прямо с поля боя новую партию завезли. Про тебя и забыли.
Через пару дней, врач мимо тебя проходил, вспомнил, выругался.
Повезли тебя к операции готовить, развернули повязки – а там чудо какое-то! Врач сказал, что первый раз видит такое. Ноги сами заживать стали, без ампутации! – усатый криво ухмыльнулся: – Первый раз увидел! Ха! Другим-то не давал обождать, мясник чертов. Может, и у других заживало бы!
Вот уж, истинно, молиться ты должен на эту девчонку. Спасла она тебя и ноги твои в придачу. Перевязку каждые три часа делала. И во время эвакуации все крутилась вокруг, чтобы аккуратней несли, как будто ты хрустальный какой!
– А где мы сейчас? – спросил я, оглядываясь, как будто мог видеть что там за стенами госпиталя.
– Чуешь, духота какая и гнильем воняет. Явно не в раю, брат. У черта на куличках, в Средней Азии, в Сталинабаде мы. Во куда забросило! Зато здесь спокойно. Сюда уж точно не доберутся немцы, от жары сдохнут и заразы всякой! – и усатый громко расхохотался.
Так и прозвали меня в госпитале после этого случая Треногим, но обиды у меня больше не было, ни на Наденьку, так звали ангела моего, ни на соседей моих по палате.
Когда я стал возвращаться к жизни, Наденька приходила ко мне частенько. Смотрела на меня, радовалась, что забота ее не пропала зря. Она ведь старше меня была годков на десять. Ну а деток своих еще не было, не успела завести.
Говорили, что жених у нее до войны был, да два брата меньших. Только погибли все, еще в начале войны, на всех похоронки получила. Родители от эпидемии умерли. Вот она, видать, и отдавала нам всю любовь свою, которая им причиталась. А мне особенно. Говорила, что на одного из братьев меньших чем-то похож был, такой же долговязый и ушастый.
До войны училась она на медсестру, потом в медицинский институт поступила, хотела доктором стать, только не успела выучиться. Началась война, пошла в госпиталь работать. Здесь, мол, она сейчас нужнее. А институт подождет маленько. Ласковая такая была, внимательная.
А я все смотрел на нее: как она проворно двигается, улыбается, и поправлялся быстрей. Мог уже пальцами ног шевелить, только не ходил еще.
Приходит она как-то раз ко мне и говорит:
– Ну что, Егорка, вставай давай! Хватит валяться, лежебока.
Другие раненые хохочут: «Ждет, мол, пока третья нога отрастет до нужного
– Вставай, – говорит, – я помогу.
Взял я ее за руку, вытащил свои исхудавшие ножки из под одеяла, поставил на пол. Постарался встать, а ноги не держат. Упал на койку обратно и ее за собой невольно повалил.
Соседи опять хохотать: «Зачем, мол, ему куда-то ходить, если ты сама к нему каждый день приходишь».
Вскочила она, глазками блеснула и говорит:
– А вот, мы посмотрим еще, кто к кому ходить будет!
Гордая была девушка.
На следующий день ждал ее, хотел прощения попросить за вчерашнее. Не знал, правда, за что и как просить-то. Только она не пришла. И через день не пришла. Так несколько дней ее не было. Я все ждал. Другие сестрички за нами ухаживали, а Наденьки все не было.
Вот я не выдержал и на четвертый день спросил у другой сестренки, почему Наденьки не видать давно. Сказали мне, что перевели ее в соседнюю палату. Там теперь за другими бойцами ухаживает.
Тут я ревновать ее стал: «Как же так, за другими ухаживает, а меня бросила. Так и не поставила на ноги, как обещала. Да и я тоже хорош! Она в меня верила, а я…»
Стал я сам потихоньку вставать, день за днем, как дитя малое. Потом ходить начал, сначала по стеночке, потом с костылями научился, потом сам потихонечку. Падал, вставал, снова падал. Соседи мои ходячие, кто поцелее, помогали по очереди. Один устанет, другой встает. Тренировался часами до изнеможения. Через месяц уже ходить мог вполне прилично, всем на удивление.
Хотел пойти к ней, да решиться никак не мог. Все думал, что сказать-то мне ей при встрече нечего. Да, вдруг она и думать про меня забыла. Неделю собирался. Представлял, как увижу ее, как она обрадуется. А может, не обрадуется? А потом решился. Будь что будет! И пошел.
Пришел в соседнюю палату. Вижу, стоит сестренка моя в том же белом халатике и косыночке. Спиной стоит. Не видит меня. Подошел я к ней тихонечко, окликнул по имени. А она оборачивается, смотрю – не моя это сестренка, не Наденька.
– Обознался ты, боец, – говорит сестренка. – Наденьку на фронт забрали. Она давно просилась, вот и дождалась, непоседа. Теперь она медсестрой в военно-санитарном поезде служит. Всего несколько дней назад уехала. Торопили ее, там людей не хватало. Может, я помочь чем могу?
Как я это услышал, словно бревном по голове ударили. Ноги мои подкосились, так и шлепнулся на пол. Глаза закрыл руками, чтобы слез не видно было. Сестренка испугалась, подбежала ко мне:
– Паренек, что с тобой? Ты в порядке?