Пути, ведущие к себе

Герранс Рада

Ян знал, что сам виноват и теперь расплачивается за собственную неорганизованность. Пропустил много занятий, приходилось наверстывать, чтобы после сессии не осталось долгов.

Ему никогда не нравились эти занятия скульптурой. Он вообще не понимал, зачем они нужны дизайнерам. Он не любил глину, и она явно отвечала ему тем же. Он думал о том, как бы побыстрей это закончить, умыться и вернуться в студенческое общежитие.

«Была бы это голова красивой девушки, – думал он, – ну ладно, пусть не очень красивой, но хоть чем-то привлекательной.

Чем-то, за что можно было бы зацепиться вниманием. Но, как на зло, мне попался этот дряхлый сутулый старикашка. Где они только откапывают древних таких, из какого склепа! И как передать эти несчетные морщинки в глине, найти форму сквозь эту вяленую кожу?»

Он уже представлял, как на просмотре все будут смеяться над его нелепым скульптурным чудищем, и это раздражало его еще больше и заставляло злиться на все: на неподатливую глину, на бедного старика-натурщика, на учителя, который так и не смог объяснить как следует, зачем такой предмет, как академическая скульптура, нужна дизайнерам. И сейчас этот самый учитель с растрепанной бородой, где-нибудь в опустевшей аудитории глушит водку со своими коллегами, такими же неудавшимися и спившимися скульпторами и художниками, как и он сам.

В мастерскую забежала девушка. Ян и прежде видел ее в скульптурной мастерской. Он знал, что она довольно продвинутая студентка на скульптурном поприще, что-то вроде молодого таланта, подающего большие надежды. Перед тем, как выскользнуть из мастерской, она остановилась перед его работой и улыбнулась.

«Ну вот, – подумал Ян, – и она туда же…»

– Я и сам знаю, что у меня плохо получается. Из меня такой же скульптор, как из тебя хоккеист, – сказал он раздраженно.

Девушка, продолжая улыбаться, подошла и стала рассматривать глиняную голову более внимательно.

– В общем хреново получается. Не знаю что с этим делать, – проворчал недовольно Ян.

– Интересно, о чем ты думал сейчас? – неожиданно спросила девушка.

– Какое отношение это имеет к лепке головы? – он старался говорить шепотом, как можно тише, чтобы старик не услышал. – Мои мысли – в моей голове, а в этой голове кроме глины ничего нет. Так какая разница о чем я думал?

– Да вообще-то разницы и нет никакой, – сказала она, – но если хочешь, чтобы у тебя что-то получилось, постарайся лучше вообще ни о чем не думать.

– Как это, ни о чем? Я же должен занять свою голову хоть чем-то, чтобы процедура лепки была для меня не столь изнурительной. Надо наверно думать о форме и объеме, как говорит наш бородатый педагог?

– Мысли о форме и объеме, в отрыве от объекта, который ты изображаешь, абсолютно бесполезны. Вглядись в человека, которого ты лепишь, и ты увидишь в нем и форму и объем. Постарайся представить, что есть только ты, твоя скульптура и он, – она махнула головой на натурщика.

– А тебе не кажется, что в такой веселой компании я могу умереть от скуки довольно скоро, так и не закончив этот чертов портрет, –

прошептал он, начиная жалеть что ввязался в этот бесполезный разговор.

– А ты попробуй. Если не получится, то жизнь покажется тебе еще скучнее на просмотре, когда тебе влепят пару и заставят пересдавать.

– Легко тебе говорить, юное скульптурное дарование, а каково нам, простым смертным, которых капризная скульптурная муза обходит стороной! Может, все-таки скажешь что-то по существу, что-то более конкретное и реально работающее?

Но девушка уже его не слушала. Она подошла к натурщику.

– Привет, Потапыч, – сказала она ему, – как твое ничего?

– Здравствуй, Оленька, – ответил старик и засиял беззубой улыбкой, – ничего, помаленьку. А ты как, красавица, жениха себе еще не приглядела?

– Нет, Потапыч, рано мне замуж выходить, да и не хочется совсем.

– Ну, что ж, девка ты видная, еще успеешь. Тут ведь важно не ошибиться. А торопиться не надо. Всегда свое сердце слушай, оно подскажет, – ласково сказал старик.

– Потапыч, а ты только сердце всегда слушал, к другим органам не прислушивался? – спросила Ольга с иронией, которую старик, похоже, не заметил.

– Нет, конечно, не всегда. Дурак был. Вот оно и барахлить стало у меня, – ответил старик.

– А знал бы раньше про сердце, слушал бы только его всегда?

– Не знаю, Оленька. Кто может знать заранее дела сердешные.

– Это ты, Потапыч, про любовь говоришь или про здоровье?

– И про здоровье и про любовь тоже. Как же без любви-то?

– Многие живут и без нее. И ничего себе, живут, не жалуются.

– Может, кто и живет, только что это за жизнь…

– А ты любвеобильный был в молодости?

– Почему в молодости? Это только молодым думается, что любовь только в молодости бывает, а в старости только болячки одни. Может, так оно с кем и случается, да только значит это, что любви настоящей на самом деле нет.

– А как же тогда отличить настоящую от ненастоящей?

– Настоящая любовь в сердце на всю жизнь, а коль остывает быстро, значит и ненастоящая.

– Из твоих слов следует, что определить это можно только на старости лет. А пораньше нельзя как-нибудь узнать?

– Может и можно, только я такого способа не знаю. Все, что могу сказать – слушай сердце свое, оно подскажет.

«Вот я попал! – подумал Ян. – У меня работа горит, а они тут беседы про любовь завели. Ну с девчонкой и так все понятно, а старик-то куда! Ему уже о душе думать надо, а он про любовь…»

– Да, Потапыч, что-то ты туманно излагаешь, – продолжала разговор Ольга, – А у тебя любовь была, та самая настоящая, которую ты имеешь ввиду?

– Была. Да и есть до сих пор, хотя любимой моей нет уже в живых.

– А расскажи-ка нам про эту свою любовь настоящую. – сказала Ольга, удобно устраиваясь на единственном чистом стуле в мастерской, видимо и вовсе раздумав уходить.