Путями Великого Россиянина
Шрифт:
Словом, Гексли и Маклай были давними знакомцами и, можно сказать, несмотря на порядочную разницу в возрасте, даже друзьями, хотя Гексли, которого в Лондоне не без основания называли совестью английской науки, долгое время искренне придерживался взглядов прямо противоположных взглядам Маклая, то есть был убеждённым полигенистом. Но в том-то и заключается подлинное величие настоящего учёного, чтобы уметь беспристрастно проанализировать чужое мнение и, если того требует истина, признать его, хотя оно и противоречит твоим собственным теоретическим построениям, может быть, и выстраданным в муках. Ас Гексли в данном случае так и произошло.
Будучи
– Крестовые походы – для освобождения гроба господня! Но позвольте, ваши преосвященства, святейшества и блаженства, господь-то Йешуа из Назарета, именуемый вами Иисусом Христом, согласно всем вашим каноническим евангелиям, из могилы своей на небо вознёсся! О каком же гробе вы говорите, если по вашей же версии он пуст? Вы оправдываете конкистадоров, называете святой инквизицию, толкуя о спасении душ заблудших и еретиков. Но если допустить, что еретик враг Христа, то как же быть с евангельским «И возлюби врага своего»? А заблудший тёмный язычник, он- то и не враг вовсе Христу, да и церквям вашим. До появления Колумба американские индейцы ведь о каком-то Иисусе Христе понятия не имели. Однако ж конкистадоры поступали с ними нисколько не лучше, чем инквизиция – с еретиками. Вы отвергаете всякий здравый рассудок, требуя одного – веруй: сие есть благо, и руки свои, обагрённые невинной кровью, узришь дланями с дарами целительными. Требуете слепой, бездумной веры, поскольку отлично знаете: никто из вашей рати быть извергом не желает, по крайней мере признавать себя таковым... Проповедуя добро, даёте ли себе труд спросить сначала кого-нибудь, что для него есть добро?..
Для такого человека, как Гексли, нужны были очень веские доводы, чтобы безоговорочно согласиться с главным теоретическим постулатом полигенизма, разделяющим человеческие расы на высшие и низшие и утверждающим якобы естественную необходимость подчинения низших рас высшим, и в первую очередь, конечно, поверить в полигенизм как науку. Он поверил, вопреки своему сердцу, ибо так же, как Эрнест Геккель, увидел в нём необходимое условие эволюции видов, будто бы само собой вытекающее из теории естественного отбора Дарвина. А Дарвин для него, воинствующего атеиста, был Богом.
И вот теперь Миклухо-Маклай всё это опроверг, разрушил до основания.
Гексли, по его собственному признанию, плакал от радости великого просветления и в то же время переживал опустошающую душу нравственную трагедию. Он осознал всю меру злодеяний, какие из одного лишь своекорыстия совершила и продолжала совершать его страна. И для него это была трагедия личная, так как вдруг разлюбить свою Отчизну, а тем более отрешиться от неё или хотя бы от грехов её не принудила бы его никакая сила. То было бы предательство матери, а мать сыновнему суду не подлежит. Она дала ему высшую из земных ценностей –
Объективно в ту эпоху созданная Маклаем наука о человеке не могла принести Великобритании ничего, кроме политического вреда. Она вкладывала в руки подневольных народов самое мощное оружие, направленное против всей колониальной системы. Но это была действительно наука, непреложность которой сокрушала всех столпов полигенизма. А уж здесь-то Томас Гексли внушаемым кумирами эмоциям не поддавался, частичку за частичкой воспринимал доказательства Маклая с величайшим сопротивлением всего своего могучего и трезвого ума, стократно всё взвешивал, сопоставляя все «против» и «за».
Истина всё же оказалась не в его пользу. И он перед ней склонился.
Как учёный он понимал, что однажды сделанное в науке большое открытие уже «закрыть» невозможно, ибо оно подготовлено всем предшествующим ходом прогресса, всей суммой накопленных к определённому этапу человеческих знаний. Отсюда и выражение «Идея носилась в воздухе». Если бы Дарвин замешкался с публикацией своей теории естественного отбора, его опередил бы Альфред Уоллес, сделавший то же самое одновременно с Дарвиным, но абсолютно независимо от него.
Подобных совпадений можно назвать сколько угодно. Но никого из первооткрывателей это не умаляет, а лишь свидетельствует: всему своя пора.
Поэтому философов, говорящих о конечности познания и чего-то вообще непознаваемого, не кто иной, а как раз Гексли, свято веривший в бесконечность эволюции и прогресса, с иронией окрестил метким латинским словом «агностики», из которого потом возник широко распространённый в науке термин «агностицизм».
Пытаться приостановить или изменить по-своему развитие цивилизации всё равно, что вздумать подменить существующие законы мироздания своими собственными. Однако от людей зависит, как скоро и насколько верно они поймут сущность того или иного научного открытия и сумеют ли вовремя предвидеть, к чему оно приведёт.
Надо отдать должное образованным британцам за их умение прислушиваться к мнению и советам своих авторитетов, таких, в частности, как Томас Гексли, который после смерти Дарвина пользовался у своих соотечественников не меньшим уважением, чем его великий покойный друг, причём не только как учёный, но и как прозорливый политик.
«В государственной политике, – говорил он, – нет ничего более пагубного, чем жить соображениями и выгодами настоящего момента, не имея в запасе козырной карты для парирования пусть и весьма отдалённого, но возможного на каком-то ходу преимущества противника. Очень часто то, что сегодня нам неприемлемо, а может, представляется во всех отношениях невыгодным, завтра обернётся во благо и сыграет роль той козырной карты, какую я имею в виду. Поэтому всегда нужно держать её в кармане».
В интересах будущего престижа Великобритании было куда важнее громко содействовать Маклаю, чем не замечать его или, что хуже всего, в чём-то чинить ему препятствия. Вот почему Гексли считал необходимым опубликовать труды Маклая сначала в Лондоне и обратился с этим предложением не в научное Королевское общество, а к английскому правительству, чтобы оно выделило столько денег, сколько потребуется. Потом, хотя в июле 1882 года Египет был охвачен антибританским вооружённым восстанием, отправился в Александрию, где из-за египетско-английской освободительной войны застрял русский крейсер «Азия», на котором, как сообщали газеты, после двенадцатилетних путешествий по Океании и Австралии возвращался в Россию Миклухо-Маклай.