ПВТ. Лут
Шрифт:
Они будут идти на Глас, как на огни маяка. И чем дальше Выпь будет от него, тем лучше. Эуфония не собирался вляпываться в новый Триумвират.
Ему хватило.
Пора было кончать с этим.
Эуфония сделал шаг назад и запел.
Второму еще только предстояло узнать, как много песен существует. Песня жизни, песня смерти, старости, цветения, песня лжи и правды. Ни в одной из них не было ни единого слова, и звукосочетания нельзя было воспроизвести на листе или ихоре, потому что люди, слышавшие эти песни, слышали их не ушами.
Обманывались
Отголосок пел, опустив дикту, глядя в охристые глаза долговязого сородича, и Рыба разворачивалась, чтобы начать погружение. Чтобы уйти еще дальше.
Выпь медленно улыбнулся.
Эуфония поперхнулся. Схватился за горло, восстанавливая дыхание, и упустил момент, когда Выпь легко перекатил по плечам порожнюю, пустую, слабую дикту — и ударил.
Еще. И еще. Потом Эуфония успел заблокировать новый удар, но Выпь наступал, шел плавным, скользящим, крупным шагом, и лицо его стало деревянной маской, только глаза горели.
Голос поджег его изнутри — Эуфония собственноручно снял оружие с предохранителя, разбил лампу, сдерживающую пламя. Второй гнал его к тяжам, туда, где под переплетением рыбьих жил жила бездна. Эуфония чувствовал ее приближение спиной, затылком, но продолжал отступать и защищаться. Знал— стоит остановиться, и это выльется в меру его жизни.
Выпь сломает его, как игрушку.
Глашатай не предупреждал об этом. Но, видит Лут, как оказались они похожи.
Тяжи просели под пятками, натянулись, зазвенели, и Рыба марионеточно-обморочно повела глазами. Лут знает, сколько способов управления она в себе содержала, и тяжи были лишь одним из многих вариантов.
Эуфония пятился, отбиваясь от наседающего Второго. Его дикта — с молочными зубами, едва народившаяся, оствервенело-белая, рубила воздух как матерая дикта Глашатого. Чуяла руки, чувствовала огненные жилы хозяина.
Брала от него силу и выплескивала на голову Эуфонии.
А потом Эуфония оступился.
Тяж ли разошелся или его просто не оказалось в том месте, куда он поставил ногу, но пропасть схватила его и дернула вниз, подло, как рука из-под воды.
Эуфония хрипло вскрикнул. Выпь схватил его, сам без труда припав на колени, в оплетку тяжа.
— Где остальные? — повторил свой вопрос, глядя в глаза отголоску.
Тот скосился вниз.
Выпь понял. И, прежде чем Эуфония успел испугаться, вынул его из пустой полыньи, отбросил на твердую поверхность. Эуфония перекатился, приподнялся, дико оглядываясь, и увидел — его. Идущего к нему спокойным, быстрым шагом. Неотвратимым шагом смерти.
— Манучер, — сказал Эуфония последнее, что велели ему сказать.
Выпь задел самым концом дикты, толкнув в висок, но Эуфония обмяк, свалился как срезанная с нитей кукла. Выпь нагнулся, хозяйственно-хладнокровно сдернул с отголоска крепление для дикты, себе на пользование, после ухватил за ноги и потащил.
К гробнице-грибнице, к кругу саркофагов, к одной из пустующих лож.
Он не чувствовал ничего особенного, только монотонный гул,
Юга.
Второй мотнул головой.
Уперся ладонями в крышку гроба и встретился глазами с Третьим. Тот молчал, обычно смуглая его кожа казалась маской из пепла.
— Убери руки, — тяжко прорычал Выпь, — отойди!
— Выпь...
— Отойди!
Толкнул крышку, едва не свалив ее на ноги Третьему. Нагнулся, в одно плечо подхватил долговязого Эуфонию и перевалил через высокий борт короба корабеллы. Тот лег неудачно, боком, и Выпь подтолкнул его грубо, точно неживое, будто кусок мяса.
Потянул обратно крышку — так, что на лбу и руках вздулись жилы.
Крышка тихо клацнула. Открыть ларец изнутри было невозможно.
— Пошли отсюда. Корабеллы перетащим и — все.
— А не слишком ли круто, а, пастух?
— Нет, — ответил Выпь. Желваки и посветлевшие глаза сказали больше. — Он хотел убить тебя. И убил бы. Поэтому — нет.
Юга обернулся последний раз, задержал взгляд на запертом в хрустальном ларце существе.
— Выпь...
Второй больно стиснул его локоть, притянул к себе. Заглянул в глаза — сверху вниз, свободной рукой удерживая обагренную дикту.
— Манучер. Так он сказал. Меня зовут Манучер.
Всадник полудня.
— Выпь, — упрямо повторил Юга, вглядываясь в светлые от злости глаза.
Он впервые видел Выпь таким. Не знал, что он способен вот так поступить с живым существом. Не знал, что думать, что говорить.
Одно помнил твердо — нельзя отворачиваться. Выпь потерял равновесие, и его делом было подставить плечо.
Второй медленно выдохнул. Ссутулился, злой огонь в глазах пригас.
— Прости, — сказал, отпуская руку Третьего, — нам надо уйти отсюда.
— А как же Рыба?
— Мне она не к чему. Пусть остается с истинным хозяином.
Глава 16
16.
Корабеллы перетащили на Еремию, дружно и не особо бережно, будто бревна на субботнике. Спешили, стараясь быстрее управиться и покинуть чрево Рыбы.
Дятел все нудел, что Второй редкостный мудак и зря упаковал старшего в гроб, иначе можно было бы прихватить Рыбу с собой, а это небывалый куш... Раздраженный Волоха цыкнул ему заткнуться. Уходили очень быстро, оставляя позади Рыбу и ее владельца.
Выпь ни разу не обернулся, лишь крепче сжимал прихваченную дикту. Чистую, без единого надреза и без единого кольца.
Медяна нерешительно вилась подле, не смела подступиться и злилась на себя за эту бабскую робость. Волоха в ее сторону не смотрел, Дятел помалкивал, а длиннокосый тьманник как сел подле флага, так и остался там, будто спиной прилип. Левую скулу Волоха присобрал ему скобами, но Медяна привыкла, что синяки и раны с Третьего сбегают, словно с гуся вода.
Решившись, девушка со вздохом отправилась за Вторым.