Пьяная Россия
Шрифт:
Но наконец, они вышли из парка, и Фриц замер вырвав руку из руки своей спутницы. От панорамы высоких многоэтажных домов у него захватило дыхание.
– Хельга, – обратился он к Елене Прекрасной, от волнения переходя на родной немецкий язык, – что это?
– Мой город, – тоже на немецком, ответила она.
– А ты кто? – испытывая безотчетный ужас,
Она пожала плечами.
– Я – это я!
Он пытался собраться с мыслями и успокоиться, сердце билось в бешеной пляске.
– Хельга – это невозможно! – ткнул он пальцем в сторону высотных зданий. – Русские дома маленькие, с сараями и грязными свиньями.
– Возможно! – кивнула она. – Но это – реальность!
– Хельга! – простонал он, хватаясь за грудь. – Кто ты?
– Тебе плохо? – спросила она.
Он опустился на землю. Спасительная прохлада мягкой травы едва ему помогла.
Елена торопливо набирала на сотовом телефоне «03».
– Что это? – спросил он, с трудом шевеля посиневшими губами, указывая на сотовый.
– Телефон, – бросила она и расстегнула ворот его кителя, – ты что сотовые телефоны никогда не видел?
– Нет, – покачал он головой и начиная догадываться о невозможном, мистическом. Задал вопрос:
– Какой сейчас год?
Хельга ответила, какой.
– А у меня тысяча девятьсот сорок первый, – сказал он и взглянул в ее удивленные глаза, – что происходит, Хельга?
– Я не знаю, – растерялась она.
Фриц пополз обратно, в парк. Она потерянно шла за ним, повторяя, как заклинание, что вызвала «скорую».
Фриц полз так, будто от этого зависела вся его жизнь. Сквозь жгучую крапиву, сквозь заросли травы и лебеды. Дополз до скамейки, взобрался и лег, потеряв сознание.
– Я сейчас! – заметалась Елена, но странный мужчина в форме гитлеровского офицера вдруг исчез. Скамейка опустела…
Спустя какое-то время Фриц очнулся, Хельги рядом не было. Сердце отпустило, и Фриц смог встать. Он направился сквозь заросли, по тропинке, туда, где видел невозможно высокие,
Хельга или Елена Прекрасная вернулась домой, открыла двери в квартиру. Выглянула мать, белокурая, голубоглазая, поразительно похожая на пропавшего Фрица.
– Мама, – начиная догадываться, прошептала Хельга, – мой дед был немцем?
– Ты это знаешь! – утвердительно кивнула мать.
Хельга без сил опустилась на пол, так вот кого она встретила в парке, собственного деда! Бывает же такое! Не призрака, но человека, из плоти и крови!
Долго потом Хельга ходила в парк, сидела на старой скамейке, мечтая увидеться с дедом, теперь-то она была к разговору готова, но Фриц так и не появился, он умер, вскоре, после встречи с Хельгой, больное сердце не выдержало, но за тот короткий промежуток времени, что ему был отпущен Богом, выяснил о родившейся дочери. Посылая в Германию деньги и подарки своей несостоявшейся жене, он писал о Хельге и о высотных домах, но письма заканчивал фразами: «Но все же, парки у них даже в будущем будут запущены, зарастут крапивой и лебедой!»
Женщина, родившая дочь от Фрица, недоумевала на его письма, а после войны, оказавшись на смертном одре, в страшной горячке перепоручила дочь милосердному офицеру советской армии, помогавшему мирному населению восстанавливать немецкие города. Офицер понимал по-немецки.
Дочь несчастной немки он привез на родину, домой, вырастил, как свою, собственную. По иронии судьбы, дом офицера располагался в том самом поселении, где в годы войны квартировала военная часть ее родного отца, Фрица. Мало того, кладбище немецких солдат все заросшее крапивой и лебедой было тут же, за парком, практически неотделимое от парка. Парк был началом кладбища, и кладбище являлось продолжением парка…