Пьянящий запах свежего сена
Шрифт:
Ангелика (отчаявшись). Но ведь еще ничего не доказано!
Авантюро. Сразу после завтрака я начну свое расследование. Самое позднее к ужину все выяснится. Может, тогда снова поболтаем? (Бегает.) А сейчас — к делу!
Ангелика. Погодите, монсеньор…
Авантюро. Да?
Ангелика (запинаясь). А если все же еще раз обратиться к первому варианту? Я имею в виду, если он честно признается… И даже покажет,
Авантюро. И все же я должен добиться полной ясности! (Нерешительно.) Понимаете, в каждом тлеет искра надежды… Несмотря на все неудачи, эта искорка горит и во мне. И заставляет меня заниматься самыми, казалось бы, бесплодными поисками… Даже ценой все новых разочарований. Кстати, Маттес — мой первый подследственный-коммунист. Адье. (Поспешно уходит.)
Ангелика, расстроенно качая головой, идет к телефону, пробует, можно ли позвонить. Но телефон не работает. Появляется Маттес. Он выглядит чрезвычайно расстроенным.
Ангелика (с облегчением). Ты! Наконец-то!
Маттес. Я?
Ангелика. А то кто же?
Маттес. Ах да, конечно…
Ангелика. Как дела? Все уже готово?
Маттес. Да. Я — совсем готов.
Ангелика. Еще бы, две тысячи коров…
Маттес. Коровы? Да про них я уже забыл…
Ангелика. Когда починят телефон?
Маттес. Телефон?
Ангелика. Ну, связь. С областью. Мне нужно позвонить товарищу Хаушильду, еще раз с ним поговорить.
Маттес. А, передай ему привет.
Ангелика. Но связь прервана!
Маттес. Тогда… тогда не передавай привета.
Ангелика. Маттес, что с тобой? Я спросила тебя, когда починят…
Маттес. Извини. Наверное, дня через два-три.
Ангелика (испуганно). Нет!
Маттес. Нет? Тогда, может, на следующей неделе.
Ангелика. Ладно, ну и пусть. До тех пор самое страшное будет, наверное, уже позади.
Маттес (пристально смотрит на нее). Самое страшное… Ты уже знаешь?
Ангелика. Будто я с самого начала не знала. (Решительно.) Но теперь нечего паниковать. Послушай, Маттес, у тебя остался единственный шанс — выложить все, как есть. Без уверток, без ненужной стыдливости. Ты должен во всем сознаться! Ты сознаешься?
Маттес (опустив голову, глухо). Хорошо, я сознаюсь. (Помолчав.)
Ангелика. Я же сказала, никаких уверток! (Мягче.) Ничего непонятного. Все можно понять. Я тоже постараюсь тебя понять, насколько это позволяет ситуация. Но потом, конечно, я со всей последовательностью… (Голос ее прерывается, она всхлипывает.) Маттес, Маттес, как ты мог…
Маттес (отрешенно). Может, потому, что я об этом никогда не думал… Никогда не делал это сознательно… А потом появилась ты… И он… Этот, из Рима!.. А сегодня ночью… Понимаешь, я чуть с ума не сошел, все это обдумывая… Я сам пришел в ужас.
Ангелика (со страхом). О чем ты говоришь, Маттес?
Маттес. Ну ты же сама сказала. Чтобы я во всем сознался! Да, я должен сознаться. Потому что это правда. Я действительно… У меня действительно…
Ангелика. Что, Маттес, что у тебя?
Маттес. Двойная личина!
Ангелика застывает в полной растерянности. Маттес, подняв голову, смотрит на портрет Карла Маркса, будто прося о помощи. Портрет падает.
5
Вечер того же дня, Маттес зажигает керосиновую лампу. Ангелика сидит за столом и в полной растерянности листает свои записи. Портрет Карла Маркса снова висит на стене — правда, еще более криво, чем раньше.
Ангелика. Ничего не могу понять. Не смею поверить. Да и не хочу… (Беспомощно.) Но если все так и было на самом деле…
Маттес (сокрушенно). Что значит «на самом деле», когда речь идет о таких странных случаях! Сколько их там уже?
Ангелика (вздыхает). Больше сотни. Если точно — сто семнадцать.
Маттес. Да я наверняка еще парочку забыл.
Ангелика. Надо было вести учет.
Маттес. Но мне это ни разу не показалось странным. Ни разу в жизни. (Несчастным тоном.) Я к себе особенно не приглядывался. Всегда можно было сослаться на предков, на легенды…
Ангелика. И все же надо было себя контролировать! (Расстроенно.) Я даже начинаю жалеть, что вообще сюда приехала.
Маттес. Тогда на эту мысль меня навел бы Авантюро.