Пять четвертинок апельсина (др. перевод)

Харрис Джоанн

– Дай сюда! Ну дай!

Кассис раздраженно шикнул на нее:

– Ш-ш-ш! Тихо, ты! Ради бога, тише! – Он укоризненно покачал головой и снова перешел на шепот. – Он такую любезность мне оказал, а ты орешь. Это с черного рынка, – произнес он почти беззвучно, одними губами. – Он припрятал их специально для меня.

Ренетт с благоговением посмотрела на него. Меня же все это впечатлило куда меньше. Возможно, потому, что я очень мало знала о черном рынке и о подобных редких товарах, а возможно, потому, что во мне уже прорастали семена бунта, заставлявшие оспаривать все то, чем так гордился брат. Я презрительно пожала плечами и равнодушно отвернулась. Но мне все же очень хотелось выяснить, чем этот торговец газетами обязан Кассису, и в итоге я пришла к выводу, что

брат, скорее всего, просто бахвалится. Так я и заявила ему, да еще и прибавила насмешливо:

– Если бы я была связана с черным рынком, я бы постаралась раздобыть что-нибудь получше старых журналов.

Мои слова явно задели брата.

– Да я что угодно могу раздобыть, – быстро сказал он. – Комиксы, курево, книги, настоящий кофе, шоколад… – И, прервав вдруг этот список, с издевательским смехом заявил: – А ты даже денег на вонючий билет в кино достать не можешь!

– Я не могу денег достать?

Улыбаясь, я вытащила из кармана фартука кошелек и слегка его встряхнула, чтобы Кассис услышал звон монет. Кошелек он, конечно, сразу узнал и, широко раскрыв от изумления глаза, прошипел:

– Ах ты, маленькая воровка! Сучонка паршивая!

Я молча наблюдала за его негодованием.

– И как ты только его достала?!

– Доплыла и достала! – с вызовом сообщила я. – И это никакое не воровство. Сокровище было общее.

Но Кассис меня почти не слушал.

– Ты просто вороватая сучонка! – распалялся он.

Кажется, больше всего он был возмущен тем, что не только ему одному удается что-то заполучить с помощью собственной хитрости и ловкости.

– Да чем это хуже твоих фокусов с черным рынком? – спокойно возразила я. – Совершенно не понимаю, почему ты недоволен. Мы ведь с тобой примерно в одну и ту же игру играем. – Я специально помолчала, давая ему возможность осознать это. – И злишься ты только потому, что у меня получилось лучше, чем у тебя.

Кассис гневно сверкнул глазами и не сразу нашел что мне ответить.

– Это совсем не одно и то же, – отозвался он наконец.

Но я смотрела на него по-прежнему недоверчиво и чуть презрительно. Расколоть Кассиса всегда было проще пареной репы. В точности как и его сына теперь, столько лет спустя. Ни тот ни другой ни черта не смыслят в хитрости.

Кассис побагровел и вдруг заорал, совсем позабыв, что истинному конспиратору полагается говорить шепотом или вполголоса:

– Повторяю: я могу достать все, что угодно! Например, настоящие рыболовные снасти, чтобы ты поймала свою дурацкую щуку! Или американскую жвачку, или туфли с шелковыми чулками. А хочешь, шелковое белье достану! Хочешь? – в ярости прошипел он.

Я засмеялась. В тех условиях, в каких росли мы, сама мысль о шелковом белье казалась мне смешной и нелепой. Моя реакция привела Кассиса в бешенство. Он схватил меня за плечи и сильно встряхнул.

– Ты это прекрати! – Его прямо-таки колотило, голос у него срывался. – У меня есть друзья, ясно тебе? Я знаю нужных людей! И могу достать-тебе-все-что-ты-захо-чешь!

Сами видите, как легко оказалось вывести его из себя. Мой брат был несколько избалован своим особым положением в семье и слишком уж к этому привык. Как же, старший брат, единственный мужчина в доме. Он первым из нас пошел в школу, и мы, его сестры, привыкли, что он самый умный, самый высокий, самый сильный. Хотя случавшиеся у него порой приступы дикого непослушания – и связанные с ними побеги в лес, дьявольски смелые выходки во время купания в Луаре, мелкие кражи с рыночных прилавков и в магазинах Анже – носили почти истерический характер и ему, по-моему, особого удовольствия не доставляли. Такое ощущение, словно ему постоянно требовалось что-то доказывать нам, младшим, или себе самому.

Своим поведением я совершенно сбила его с толку. Он так стиснул мои плечи, что мне стало ясно: завтра там наверняка появятся здоровенные отметины, темно-синие, как зрелая черника. Но я ничем себя не выдала и продолжала спокойно смотреть на него, словно играя с ним в гляделки.

– Ну хорошо, слушай. У нас с Рен действительно появились новые друзья. – Теперь он существенно

понизил голос, стараясь держать себя в руках, но его большие пальцы по-прежнему больно впивались в мои плечи. – Могущественные друзья. Где, по-твоему, она раздобыла эту дурацкую помаду? Или духи? Или ту фигню, которой она себе лицо на ночь мажет? Откуда, по-твоему, мы все это взяли? И как, по-твоему, за это расплатились?

Вдруг Кассис отпустил мои плечи, и я увидела у него на лице странную смесь гордости и самого настоящего ужаса. И догадалась, что его прямо-таки тошнит от страха.

12

Фильм я помню не очень хорошо. «Circonstances Att'enuantes» {2} с Арлетти и Мишелем Симоном, старый фильм, который Кассис и Рен уже видели. Но сестру это ничуть не смущало; она прямо-таки глаз с экрана не сводила, и на лице у нее было написано искреннее восхищение. Мне же вся эта история показалась слишком оторванной от реальной жизни, во всяком случае, моей собственной. Да и мысли мои витали очень далеко. Два раза рвалась пленка, на второй раз в зале даже зажгли свет. Зрители тут же негодующе загудели, и какой-то испуганный человек в смокинге вышел и громко попросил соблюдать тишину. Тогда немцы, устроившиеся в углу, положив ноги на спинки передних кресел, неторопливо захлопали в ладоши. И вдруг Рен, которую обрыв пленки вывел из блаженного транса – она всегда бывала чрезвычайно недовольна подобными перерывами и жаловалась, что ей не дают нормально досмотреть фильм, – как-то странно взвизгнула и, перегнувшись через меня, возбужденно воскликнула:

2

Фильм М. Карне «Смягчающие обстоятельства», 1939. Арлетти (настоящее имя Арлетт Леони Батиа) – французская актриса, работавшая в оперетте и мюзик-холле, а с 1931 г. снимавшаяся в кино, прежде всего в фильмах М. Карне; ее игре была свойственна психологическая тонкость и артистизм.

Мишель Симон – знаменитый французский актер, снимавшийся у таких знаменитых режиссеров, как Ж. Ренуар, М. Карне и Ж. Дювивье; особенно известен ролями в фильмах «Набережная туманов» (1938), «Красота дьявола» (1950) и «Дьявол и десять заповедей» (1962).

– Кассис! Кассис, он здесь!

До меня донесся странный, сладковатый, какой-то химический запах, исходивший от ее волос.

– Ш-ш-ш, – свирепо зашипел на нее Кассис. – Не оглядывайся.

На пару минут они оба застыли, уставившись на мертвый экран; их лица стали совершенно неподвижными, как у мумий. Потом Кассис произнес, еле шевеля губами, как шепчут друг другу в церкви во время службы:

– Кто «он»?

Быстро скосив глаза на группу немцев в углу кинозала, Ренетт ответила, тоже почти не открывая рта:

– Он там, в заднем ряду. И с ним еще кто-то, но я не знаю их.

Показ все не возобновлялся; зрители вокруг уже вовсю топали ногами и что-то гневно выкрикивали. Воспользовавшись суматохой, Кассис быстро оглянулся и сказал Рен:

– Хорошо. Только подожду, пока свет погасят.

Минут через десять свет стал меркнуть. Как только продолжился фильм, Кассис поднялся и, осторожно пригибаясь, стал пробираться в конец зала. Я увязалась за ним. На экране горделиво расхаживала, стреляя глазками, Арлетти в облегающем платье с глубоким декольте. Жидкий, как ртуть, свет лился в зал, освещая наши согнутые фигурки, спешащие по проходу; в этом призрачном свете лицо Кассиса казалось ожившей маской.

– Иди назад, дура малолетняя! – приказал он. – Ты мне совершенно ни к чему, только мешать будешь.

Я покачала головой и решительно заявила:

– Не буду я мешать! А если ты прогонишь меня, я все равно пойду – тебе назло!

– Ладно, – нетерпеливо отмахнулся Кассис.

Он прекрасно понимал, что так или иначе я настою на своем. Даже в темноте было видно, как он дрожит – то ли от возбуждения, то ли от страха.

– Только пригнись пониже, – буркнул он. – И не лезь, пока я буду вести переговоры.