Пять четвертинок апельсина
Шрифт:
Я взглянула на него, но смолчала.
— Откуда это?
— Поплыла и достала, — с вызовом ответила я. — И никакая я не воровка. Сокровище наше общее.
Но Кассис меня не слушал.
— Вот дрянь, вот воровка, — повторял он. Видно, его задело, что не он один может исхитриться и что-то достать.
— Чем я хуже тебя с твоим черным рынком? — невозмутимо сказала я. — Разве это не одно и то же? — Я сделала паузу, чтоб дать ему как следует переварить. — Ты просто злишься, что я сумела тебя переплюнуть.
Кассис ошалело смотрел на меня.
— При чем здесь это? — проговорил он наконец.
Я продолжала
— Да я все, что хочешь, могу достать, — злобно шипел он. — Настоящие удочки для твоей дурацкой щуки, жвачку, туфли, шелковые чулки, даже шелковые трусики, если хочешь!
Я громко расхохоталась. В наших условиях и при нашем воспитании само упоминание о шелковых трусиках было полной нелепостью. В ярости Кассис схватил меня за плечи, тряхнул.
— Прекрати сейчас же! — В исступлении голос его срывался. — У меня связи! Есть люди всякие. Я могу достать все, абсолютно все!
Видите, как легко оказалось вывести его из себя. В чем-то Кассис был избалован, слишком окрылен славой всемогущего старшего брата, мужчины в доме, первого, кто стал ходить в школу, самого большого, самого высокого, самого умного. Отдельные приступы сумасбродства — бегство в лес, удальство на берегах Луары, мелкое воровство с рыночных прилавков и из лавок в Анже — вырывались у него спонтанно и даже несколько истерично. Никакого особого куража сам он при этом не испытывал. Похоже, просто хотел что-то доказать нам с сестрой или самому себе.
Я явно наступила брату на больную мозоль. Он так яростно впился пальцами мне в плечи, что назавтра это грозило появлением на коже крупных, как спелые ежевичины, пятен, но я и виду не подала, что мне больно. Наоборот, смотрела на него не мигая, стараясь переглядеть.
— У нас с Рен есть друзья, — сказал он, уже не так громко и почти взяв себя в руки, но по-прежнему впиваясь пальцами мне в плечи. — Могущественные друзья! Откуда, ты думаешь, у нее взялась эта помада? Или духи? Или та хреновина, которой она каждый раз мажет лицо перед сном? Как ты думаешь, откуда все это? И каким образом, ты думаешь, это нам достается?
Тут он отпустил меня, но в его глазах, несмотря на ухарство, я увидела смятение. И поняла, что он ошалел от страха.
Фильма я почти не помню. Это был «Circonstances Att'enuantes» [45] с Арлетти и Мишелем Симоном, старый фильм, который Кассис с Рен уже видели. Рен, во всяком случае, это не огорчило; она, не отрываясь, завороженно пялилась на экран. Мне эта история показалась надуманной, слишком далекой от моей жизни. К тому же мои мысли были заняты совсем другим. Дважды пленка в проекторе обрывалась; во второй раз в зале зажгли свет, и зрители недовольно зашумели. Растерянного вида человек в смокинге призвал к тишине. Группа немцев, сидевших в углу, взгромоздив ноги на спинки передних сидений, принялась медленно хлопать в ладоши. Вдруг Рен, постепенно вышедшая из своего транса и уже начавшая раздраженно высказываться насчет обрыва фильма, возбужденно вскрикнула:
45
«Смягчающие
— Кассис! — Она потянулась через меня к брату, и я почувствовала сладковатый химический запах, исходивший от ее волос. — Кассис, он здесь!
— Тс-с-с! — яростно зашипел Кассис. — Не оборачивайся.
Некоторое время Рен с Кассисом сидели, уставившись прямо перед собой, с застывшими, как у манекенов, физиономиями. Потом брат краешком рта, как случается в церкви, изрек:
— Кто?
Ренетт едва заметно скосила глаза в угол, где сидели немцы.
— Там, сзади, — ответила она тем же манером. — С какими-то незнакомыми.
Вокруг толпа стучала ногами и орала. Кассис опасливо кинул беглый взгляд вбок.
— Потом, когда погасят свет… — буркнул он. Минут через десять свет стал гаснуть, и фильм возобновился. Кассис, пригнувшись, стал пробираться со своего места к задним рядам. Я пустилась за ним. На экране Арлетти играла глазками и поводила бедрами в обтягивающем платье с глубоким вырезом. В отраженном свете проектора, озарившем наши согнутые, бегущие фигуры, лицо Кассиса казалось сизой маской.
— Идиотка, чеши обратно! — зашипел он на меня. — Кто тебя звал? Ты все испортишь!
Я замотала головой:
— Ничего я не испорчу, если ты меня не будешь гнать.
Кассис раздраженно махнул рукой. Он знал, что я зря слов на ветер не бросаю. В темноте было заметно, как он дрожит — то ли от радости, то ли от страха.
— Не высовывайся, — кинул он мне напоследок. — И не встревай в разговор.
И вот мы опустились на корточки в самом конце зала, рядом с сидевшими обособленно среди рядовой толпы немецкими солдатами. Некоторые из них курили; красные огоньки то и дело озаряли лица.
— Вон того видишь, с краю? — зашептал Кассис. — Это Хауэр. Мне надо с ним поговорить. Ты замри рядом — и ни слова, поняла?
Я промолчала. Я не собиралась ничего ему обещать. Кассис скользнул в проход к тому месту, где сидел солдат по имени Хауэр. С любопытством оглянувшись по сторонам, я отметила, что никто не обращает на нас ни малейшего внимания, кроме одного немца, стоявшего позади, худощавого, с острым носом и острым подбородком, молодого, в пилотке, слегка сдвинутой набекрень, и с сигаретой в руке. Рядом Кассис что-то поспешно нашептывал Хауэру, потом зашуршали какие-то бумажки. Остроносый немец усмехнулся мне и махнул рукой с сигаретой.
И тут меня будто током ударило: я его узнала. Это был тот самый солдат с рыночной площади, тот, который видел, как я украла апельсин. С минуту я остолбенело, не отрываясь, смотрела на него.
Немец опять помахал рукой. Отблески света с экрана, освещая лицо, провели под глазами, под скулами щек черные зловещие тени.
Я бросила нервный взгляд на Кассиса, но брат был слишком увлечен разговором с Хауэром, ему было не до меня. Немец же по-прежнему выжидающе на меня смотрел, легкая улыбка играла на губах. Он стоял несколько поодаль от сидящих. Сигарету держал за кончик, пряча в округленной ладони; на освещенной коже руки темно выделялись кости. В военной форме, а китель расстегнут. Сама не знаю почему, но это меня приободрило.