Пять имен. Часть 2
Шрифт:
Как мы можем заметить, картина творения у саат-тауока существенно отличается от традиционного изложения космогонического сюжета. Эти отличия могут быть сформулированы следующим образом:
1) То, что Нфанхва по всем своим признакам соответствует недифференцированному хтоническому началу, не вызывает никакого сомнения. Но борется с ним не бог или трикстер, а существо того же уровня. Хаос “вспарывает” хаос, в результате чего возникает упорядоченный мир.
2) Возникшему миру угрожает опасность оказаться во власти Того-Кто-Был-Прежде. Таким образом творец (или причина творения) представлена в мифе как зло, от которого следует избавиться, а сам акт творения выведен как случайное следствие бессмысленной борьбы двух монстров.
3) Спасает мир от творца (от Того-Кто-Был-Прежде) все тот же Нфанхва, который позволяет возникшему миру существовать вовсе не из милости или сострадания, а просто потому, что этот мир ему безразличен. В результате непонятно, чему мы должны быть благодарны в большей степени — агрессивности Того-Кто-Был-Прежде или же безразличию Нфанхвы. [88]
4) Как бы там ни было, возвращение Того-Кто-Был-Прежде представляется нежелательным как для самого Нфанхвы, так и для всего существующего мира. Здесь кончается безразличие Нфанхвы, ибо он поручает избранным следить за сохранностью камней, которыми она запечатал бездну.” [89] “Нелепый и безысходны миф, — пишет далее Лауф. Казалось бы ни одна из ныне известных мифологических систем не является настолько индеферентной по отношению к человеку и его истории. Но, с другой стороны, если мы возьмем любой космогонический миф и очистим его от шелухи антропоцентризма, то получим нечто подобное мифу творения
88
Как считает Лауф, представленный таким образом космогонический сюжет выбивает у человека из под ног всякую основу религиозной нравственности. “Человек не может быть благодарен ни одному из этих монстров и единственный смысл существования в этом случае сводится к тому, чтобы не позволить этим монстрам снова вмешаться в жизнь этого случайно возникшего мира”. Ibid. p. 217. Парадоксальная космогония: смысл творения в защите от своего Творца
89
Mythology Beyond Man and Reason. Ketegatt & Rappoport Publ. Chicago. 1966, pp. 214-215
90
Как вариант: монстр вступает в борьбу с самим собой или же с какой-то своей частью
91
Mythology Beyond Man and Reason. Ketegatt & Rappoport Publ. Chicago. 1966, pp. 311
Как нам уже известно из приведенных выше материалов Барнетта, на следующий день после совершения ритуала медиум — тот, кого “поцеловала” бабочка — покидает племя и уходит к “началу мира”. Дэвид Лауф в своей книги рассказывает о том, как идя несколько дней по следам медиума, он обнаружил посреди заболоченного леса поляну, на которой стоял большой черный камень.
“Камень был гладким и холодным на ощупь. Он был похож на обелиск. На одной из его сторон была причудливая вмятина, похожая на отпечаток человеческого лица. У камня след оборвался, и мне не оставалось ничего другого, как повернуть обратно”. [92]
92
Ibid, p. 314
Однако обратной дороги к поселку индейцев саат-тауока Лауф отыскать не смог. Четыре дня он блуждал по сельве, пока наконец не вышел к поселку индейцев бороро, которые доставили обессиленного и заболевшего лихорадкой исследователя в христианскую миссию в Корумба.
По прибытии в Европу у Лауфа обнаружилось сильное психическое расстройство. Он был помещен в Бернскую психиатрическую клинику, где, используя полевые дневники и записки, написал свою книгу. Это обстоятельство дало повод некоторым ученым отнестись к исследованиям Лауфа как к плоду расстроенного воображения и неуравновешенной психики. Репутация безумца утвердилась за Лауфом окончательно уже после его смерти, когда были опубликованы его дневники и письма. Так, в одном из писем свой невесте Кларе Фридеман он писал: “К несчастью, Клара, мне стало известно настоящее имя Того-Кто-Был-Прежде, и теперь повсюду меня преследуют эти ужасные худурш. Они отличаются от самых обычных людей тем, что на них практически не обращаешь внимания. Я просто знаю, что если рядом со мной находится человек, на которого я практически не обращаю внимания, то это — худурш. Думаю, они обладают какой-то таинственной способностью деформировать наше внимание таким образом, что люди не замечают их присутствия. Я слишком много знаю о них, и поэтому они хотят меня извести. Нет, они не хотят меня убить, — это было бы слишком просто. Они хотят довести меня до сумасшедствия, чтобы таким образом перечеркнуть все сделанные мною открытия. Кто они, и что им надо? Они меняют облики и лица, они внушают людям странные мысли о религии и Боге; они пишут философские трактаты, единственный смысл которых — лишить людей силы, и им это удается. [93] Они ищут камни Нфанхвы, чтобы разбить их и выпустить из бездны древний ужас. Они жаждут власти и, я думаю, они ее скоро получат”. [94]
93
Фрэнсис Сoнора, один из последователей Лауфа пишет: “Человечество — не единственная раса разумных существ на земле. Рядом и совершенно незаметно сосуществуют вместе с человеком и за счет человека расы других разумных существ- паразитов. Многое из того, что мы привыкли считать достижением человеческой мысли, искусства, философии, на самом деле является попыткой внедрить в человеческое сознание идей, превращающих человека в раба этих паразитов. Что мы знаем о таких, казалось бы привычных существах, как тараканы, мыши, крысы, пауки? Что происходит на самом деле, когда нас кусает комар, блоха, клоп, клещ или пчела? Что, если таким способом происходит распостранение некоторых религиозных и философских идей, которые на самом деле призваны обессилить человека, сделать его вялым, поддатливым и послушным внешним обстоятельствам.” F. Sonora. Modern Inhuman Civilizations on the Earth. Udugu-Fasкo. Mahuku Project, Elberton, N.Y. 1995. p. 15
94
Цит. по Cosma Shalizi. David Lauf and Vampire Research Groups in US. Mahuku Project., Elberton, N.Y. 1975. рр. 25-26
14 февраля 1979 года Дэвид Лауф покончил жизнь самоубийством. Сопоставление имеющихся свидетельств и исследовательских материалов, чаще всего опирающихся на вторичные источники, не позволяет сделать однозначные выводы относительно культа черной бабочки у саат-тауока. Более того, после Лауфа никому из исследователей и путешественников не удалось обнаружить само племя.
Что же касается реконструкции запредельного мифа, то, с одной стороны, она выглядит вроде бы совершенно безобидной рационализацией фрагментов древних или традиционных космогонических представлений. С другой же стороны, принимая во внимание архетипический характер самих этих рационализаций, запредельный миф представляется отчаянной попыткой оправдать отсутствие идеалов, целей и позитивных интересов в современном обществе. Что можно требовать от общества и человека, если весь этот мир с самого начала был создан без цели и надежды в глупой животной возне предначальных монстров.
Дальневосточные экспедиции князя Э.Э.Ухтомского и тантрийские мистерии ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha
В 1891 году камер-юнкер Высочайшего двора князь Ухтомский [95] был включен в свиту, сопровождавшую будущего царя Николая II в его поездке по Востоку. К тому времени князь Ухтомский был уже хорошо известен в российских академических кругах как серьезный исследователь буддийских древностей и защитник интересов бурятов и калмыков. 15 ноября, когда Ухтомский в составе свиты будущего царя находился в Иркутске, ему доставили короткое письмо от одного из его постоянных корреспондентов бурята Вамбоцеренова. Письмо содержало следующее послание:
95
Князь Эспер Эсперович Ухтомский (1861–1921) — ученый, путешественник, писатель, коллекционер, имя которого в наше время почти совсем забыто. По матери (урожденной Грейг) он является потомком знаменитого екатерининского адмирала, героя Чесменского сражения С.К.Грейга. Прадед Ухтомского — А.С.Грейг, также адмирал русского флота, отличился в русско-турецкой войне 1806–1812 гг. Отец — Эспер Алексеевич, морской офицер, один из основателей Товарищества Русского Восточного пароходства. Еще в студенческие годы, серьезно заинтересовавшись буддизмом, кн. Ухтомский составляет библиографию работ по истории, религии, культуре и искусству народов Центральной, Южной Азии и Дальнего Востока. После окончания университета кн. Ухтомский поступает на службу в Министерство иностранных дел по Департаменту духовных дел иностранных исповеданий. Это дало ему возможность в период с 1886 по 1890 г. неоднократно побывать в Монголии, Китае, Забайкалье. (Подробнее о жизни Э.Э.Ухтомского
"Ваше Сиятельство, спешу сообщить, что хурал, [96] о котором расспрашивали Вы в прошлый свой приезд, состоится 22 ноября в Цугольском дацане. [97] Ширетуй [98] дацана в знак наиглубочайшей признательности к Вашему Сиятельству приглашает Вас посетить дацан и посылает в подарок четки, издающие благовоние". [99]
Как это следует из неопубликованных путевых записок князя, он сразу же отправился в путь и прибыл в дацан в ночь с 21 на 22 ноября. Отчет о посещении Цугольского дацана не вошел в опубликованную часть его путевых заметок, и поэтому имеет смысл привести его здесь полностью, опустив подробности путешествия из Иркутска в Цугол.
96
Мне не удалось выяснить, каким именно «хуралом» интересовался кн. Ухтомский. Традиционно буряты хуралом называют богослужение вообще, однако в данном случае речь может идти о каком-то «высоком» тантрийском посвящении, которое кн. Ухтомский хотел получить. С другой стороны, не осталось никаких свидетельств того, что кн. Ухтомский принял какие-то тантрийские посвящения, что, впрочем, не удивительно, поскольку адептам запрещено распространяться о своих посвящениях.
97
Цугольский дацан основан в 1801 году в Забайкалье в распадке двух гор, на правом берегу реки Онон и устья речки Цугол. Был центром изучения буддийской логико-философской системы цаннид (тиб. mtshan-nyid), тибетской медицины (тиб. sman-pa). Монастырь получил название Даши Чойпэллинг (тиб. bkra-shis chos-phel-ling, букв. "монастырь благого распространения дхармы"). Гением-хранителем монастыря является Дхармараджа (тиб. chos-rgyal) — одно из гневных божеств буддийского пантеона. В 1831 году Цугольский дацан посетил Павел Львович Шиллинг фон Канштадт — друг Пушкина и Бичурина. Он был признан перерожденцем и получил в подарок единственный (!) имевшийся в монастыре экземпляр "Ганджура".
98
Т.е. настоятель. В то время настоятелем Цугольского дацана предположительно был Лубсан Дондоб Дандаров.
99
Это письмо, также как и другая переписка кн. Ухтомского, хранится в рукописном отделе Института русской литературы (ед. хр. 8836 б 31).
(Здесь и далее все архивные материалы цитируются с соблюдением стиля и орфографии подлинников).
" Хурал начался с первыми же лучами солнца. Погоды стояли холодные, и монахи, собравшиеся у кумирни, мерзли изрядно. Наконец один из гэлунов [100] взял на левое плечо ганьди и стал отбивать ритм, призывая к служению. Ганьди — это четырехугольное бревно, делаемое по большей части из красного цзандана и имеющее в длину пять локтей, а в окружности около трех четвертей аршина. По обеим оконечностям ганьди вырезывается изображение лягушки. Палочка для выбивания ритма также сделана была из красного цзандана и на оконечностях своих имела изображения мышиных голов. Призывание это делается для того, чтобы все монахи успели собраться у кумирни, что в нашем случае было, пожалуй, излишним, поскольку все и так собрались у кумирни с самого начала.
100
Тиб. dge-slong — монах, принявший полный обет посвящения.
После того, как был прочитан традиционный микчжим, мы все вместе вошли в кумирню и расселись по своим местам. Непосредственно вслед за сим ламы на особом подносе, напоминавшем носилки, внесли в кумирню приготовленную из теста фигуру обнаженного человека. Фигура эта называется линка и олицетворяет собою совокупность греховных качеств человека — клешей. [101] Ламы начали петь молитву, суть которой вкратце сводилась к тому, чтоб "все враги и препятствия превратились бы в прах". При начале третьей части молитвы джама — т. е. монах-повар — окурил линка особой зловонной травой и под монотонное пение других лам разрубил фигуру ножом на двенадцать частей, по числу читаемых ламами отдельных приказаний. Куски же раскрошенного таким образом теста были выброшены вон из кумирни. С окончанием этой части обряда лам приступили к служению, называемому "сор".
101
Клеша — фундаментальное понятие буддийской аналитики, для которого до сих пор не находится адекватного соответствия в европейских языках. Обычно это понятие переводится на русский язык как «омраченность», «загрязненность», а на английский как "defilement, delusion, affliction; a mental state that produces turmoil and confusion and thus desturbes mental peace and happiness". (см. Lati Rinpoche & Napper, E. Mind in Tibetan Buddhism. Ithaca: Snow Lion, 1986, p. 113.)
"Сором" называется высокая, треугольная и внутри пустая пирамида, приготовляемая из теста и окрашиваемая румянами. Резцом на ней вырезываются разные фигурки в роде цветов, кружков, огненных языков и проч., отчего вся эта пирамида представляется сквозною и общий вид ея походит на огненный, пылающий костер. На вершине пирамиды водружено было изображение головного черепа, также приготовленнаго из теста, за сим такие же черепа располагались по одному на каждой стороне трехугольника у его подножья. В средину пирамиды воткнута была стрела, увешанная хадаками и имеющую у пера небольшое изображение колеса-хурдэ. Когда возжжены были у сора лампады и благовония, ламы затянули особую молитву, в которой этому сору испрашивалась особая сила пожечь всех врагов и препятствия веры. По окончании чтения всех причитающихся стихов джама, все это время стоявший у левой стороны сора, взял с левой стороны два балина [102] и, перекружив их трижды, сначала с лева на право, а потом трижды с права на лево, перенес их и положил на правую от сора сторону, где в свою очередь взял также два балина, также покружил их и перенес на левую сторону. Каждое такое перенесение совершалось при звуках ламских инструментов и сопровождалось ударами в медный таз. Когда все балины были перенесены, мы покинули кумирню и отправились в степь для сожжения сора. Там, в степи у большого костра ламы начали чтение третьей части службы. Была уже глубокая ночь, светили звезды. Первенствующий лама поднял сор над головою, и монахи начали петь тарни. [103] Поначалу, уже привыкший к звучанию незнакомого мне тибетского языка, я не вслушивался в пение, но потом показалось мне вдруг, что я совершенно отчетливо понимаю значение молитвы. Прислушавшись внимательно, я явственно услышал сначала слова"…иже еси на небесех", а потом слова"…и крепкий херес". Голова моя кружилась. Первенствующий лама бросил сор в костер. Сноп искр поднялся к самым звездам, и я, теряя сознание, стал валиться на землю. Последнее, что я услышал, были совершенно понятные мне слова"…пора шептать Ом Мани Падмэ Хум".
102
Балин или торма (тиб. gTor ma), а также сор (тиб. zor) — разновидности особых жертвенных конусов или полусфер, приготовленных из ячменной муки и масла.
103
Здесь, видимо, определенная мантра, которой сопровождается сжигание сора.