Пять имен. Часть 2
Шрифт:
Рассказы о рукописях
Еще раз о «Путешествии на Запад»
Ведьме с любовью
В тот год, когда мы окончили школу, двое моих товарищей поступили в Институт Востока. Выбор одного из них — японское отделение — был понятен и даже завиден. Дина же, как вы знаете, выбрала китайскую группу, и объяснить это вряд ли могла бы даже она сама. Годы нашего обучения (мы тогда встречались очень часто, если мерить нынешней нашей мерой) не внесли особой ясности в этот вопрос. Перспективы работы, о которой мы думали все чаще, были у Дины туманны, поскольку в то время Китай был наглухо отгорожен
Динины рассуждения казались нам не имеющими отношения к реальности. Да она всегда была несколько странной девушкой, и я чем дальше, тем больше получал удовольствие от хода ее мыслей, хотя не мог согласиться почти ни с чем. Дина утверждала, например, что китайская цивилизация вообще не имеет ничего общего со всеми остальными, а случайные совпадения (наличие письменности, власти или простых вещей, вроде одежды или жилищ) доказывают не больше, чем, скажем, сходство дельфинов и рыб.
Вы, может быть, помните, как был тогда устроен наш мир. Всякое явление в нем было неизбежно связано с рок-музыкой и сексуальной революцией, так называемое культурное наследие человечества могло остаться "вещью в себе", а могло и приспособиться. Так, Иисус, Иуда и Понтий Пилат смело вошли в настоящее благодаря Булгакову, Веберу и Райсу; прочим повезло меньше.
Постепенно наш замечательный мир утрачивал свои позиции, точнее, реальность, под натиском вполне конкретных математики, механики, молекулярной биологии и прочих, не менее увлекательных объектов приложения разума. Удивительно, но, несмотря на наше расхождение в частностях, мы понимали друг друга лучше, чем раньше. Кажется, это может служить гносеологическим доказательством единства Вселенной.
В декабре 19.. года Дина позвонила мне и попросила срочно приехать. Просьба удивила меня, потому что, хоть мы и были когда-то близкими друзьями, но не виделись уже несколько лет. Я знал, что она довольно долго работала в архивах с ничего не говорящим мне названием, потом уехала из Москвы в поисках чего-то, опять-таки, непонятного непосвященным. Как нетрудно представить, я ехал к ней, уже зная, что вечер выпадет из привычного ряда.
Дина — высокая брюнетка, на удивление молчаливая и редко дающая волю эмоциям. Многие подозревали, что у нее их нет вовсе, но это, конечно, несправедливо. А в тот вечер она была необыкновенно оживленна, хотя, по-моему, скрывала сильную тревогу. Нет, она не боялась, что я не поверю ей — скорее, наборот: что я зевну и скажу: "Ну и что?" Помните анекдот про ковбоя, который выкрасил лошадь в зеленый цвет?
История, которую я выслушал после обычных необязательных слов, выпивания рюмки амаретто и рассматривания очаровательных копий индийских эротических скульптур, разделялась на две части. В первой, где рассказывалось о поездке в Улан-Уде, Монголию и Индию, было, на мой первоначальный взгляд, мало информации по сравнению со стандартными путевыми заметками. В то же время какие-то неуловимые исторические и литературные детали непонятным образом тревожили меня. Они явно образовывали последовательность, сходящуюся к неясному до поры пределу. Вторую часть я слушал с нарастающим ощущением нереальности происходящего. Это было странное чувство, вам оно, конечно, тоже знакомо: что все изменилось бесповоротно, и назад пути уже нет.
Извинившись за приблизительность перевода, Дина прочитала мне текст на двадцати страницах, обнаруженный ей в одном гималайском монастыре. Вэй Чунь, подданный императора Кай Юаня, излагал свои соображения по этическому вопросу, актуальному в ту пору (начало ХI века н. э.). В качестве примера,
Вдохновленный неназванным, уже тогда древним, литературным источником, Суй Цинь организовал экспедицию на Запад и через три года вернулся, потеряв в Гималаях остаток личного состава и привезя с собой несколько забавных безделушек и неоценимый груз впечатлений. Надо сказать, что он был далеко не единственным визитером из Поднебесной, побывавшим в те века на Западе, но, в отличие от своих коллег, вернулся домой.
Естественно, что Суй Цинь, подобно путешественникам всех времен, отдохнув, принялся за писание мемуаров. Его задача в чем-то осложнялась, а в чем-то и облегчалась тем, что он находился на жаловании императора Вэнь-Вана, и отчет о путешествии входил в его служебные обязанности. Книга Суй Циня разошлась очень быстро и завоевала огромную популярность, особенно глава под названием "Город тысячи пирамид", посвященная Риму IV века. Название главы является результатом какой-то ошибки Суй Циня. Дина считает, что «пирамида» для него — синоним огромного и запущенного каменного сооружения. Впрочем, мы не можем ручаться за точность перевода понятий, обозначенных иероглифами, и в большинстве случаев, когда речь идет об именах собственных, приводимые названия — наша догадка.
Суй Цинь не успел узнать о своей славе, поскольку Вэнь-Ван, повинуясь безотчетному порыву, приказал сбросить его со скалы. Рассказывая с видимым удовольствием об этом эпизоде, Вэй Чунь пускается в длинное и не очень интересное рассуждение об ответственности власти в вопросах распространения информации. Вэй Чунь хвалит императора за казнь Суй Циня, но выражает огорчение его непоследовательностью. "Ни один рассказчик не может быть опаснее своего рассказа", — пишет Вэй, — "но мы по лености своего разума склонны, убив тигрицу, оставлять на воле ее тигрят".
Книга, получившая изначально одобрение верховной власти, в последующие годы резко критиковалась. Авторы подробно разбирали различные эпизоды «Записок» Суй Циня и объясняли, чем именно они плохи, так что читающие получили достаточно полное впечатление о книге. Кроме того, сам факт критики такого размаха способствовал широкому распространению «Записок». Кстати, запрет был снят всего через пять лет, при императоре Вэнь-Ли, и вскоре люди Империи уже открыто восторгались чужой, такой непохожей жизнью, полной удивительных способов времяпрепровождения.
Глава о Риме была, как можно понять, невелика по объему и довольно конспективна, так что после смерти Суй Циня, единственного свидетеля описанного в ней, открывался широкий простор для различных интерпретаций. Если неграмотный народ любил просто послушать чтецов в общественных местах и поболтать с соседями о странной жизни римлян, принимая все услышанное без малейшего сомнения, то образованная публика с увлечением занялась новой интеллектуальной игрой: созданием целостного образа мира, о котором такой человек, как Суй Цинь, написал бы такую книгу, как "Записки".