Пять из пяти
Шрифт:
— Стой… Смотри… Вот так надо, так!
Мне казалось, что кровь её, едва вытекая из раны, сразу же свёртывается в палящей жаре.
— Я попытаюсь…
Мы услышали страшный, нарастающий треск и грохот.
— Там!
Она показала пальцем на стену огня за моей спиной.
— Колосники рушатся, — сказал я. — Ещё минута, две… Не больше…
В отчаянии она
"Нельзя терять сознание, нельзя!.."
Я обхватил её за талию, чтобы удержать от бегства в огонь глупую её плоть — и резал, резал, ударами с размаху взрезал кожу, вскрывал ей живот.
Она же в ответ — словно пилой водила ножом по моей груди…
Дождь жёлтых искр сыпался на нас. Мир превратился в сжимающуюся, сдавливающую нас со всех сторон на пятачке несгоревшей сцены огненную сферу.
Воздуха было всё меньше.
— Ну, умрём же мы когда-нибудь? — шептала она. — Я уже не могу… когда-нибудь…
Огонь подобрался вплотную — и бросился на нас, накрывая слепящим, оранжевым светом.
Нож выпал у меня из рук.
День первый
Я сидел на заднем сиденье. Молчание моё было неловким и напряжённым. Я водил пальцем по велюровой серой обивке.
"Что сказать им?"
— Пора, — проспел водитель и вывернул руль.
Машина мягко тронулась с места и покатила по аллее, набирая скорость.
Лимонный свет фар метра на два впереди рассеял туман, протёк сквозь него, высвечивая грифельную полосу дороги.
— А я болею…
Только теперь обратил я внимание на человека, сидевшего рядом со мной на заднем сидении. Второго пассажира.
— Коллега твой, — сказал сопровождающий и почему-то попытался рассмеяться, но не смог, только всхлипнул резко и сглотнул слюну.
— Ага, — подтвердил водитель. — Всё молчал, молчал… А как тебя увидел — так сразу разговорился.
— Разговорился, да, — подтвердил отдышавшийся сопровождающий.
Я повернул голову…
Человек, что сидел рядом со мной, был маленького роста.
Он был похож на грустного ребёнка. Но был, конечно, взрослым. Трудно было определить его возраст, но мне почему-то показалось, что он ещё молод… Не знаю, почему я так подумал. Может, именно из-за этих вот радостных глаз.
Или просто потому, что выглядел он усталым, но не близким ещё смерти.
— А я болею, — повторил он. — Вот волосы слипаются, колтун скоро будет…
— Их мыть надо, — посоветовал водитель.
— Надо, — согласился мой сосед. — Скоро силы вернутся ко мне… Тогда ты увидишь, каков я на сцене. И остригу, остригу проклятые эти волосы! Обрею голову — и будет легко… Правда!
— Возьми себе имя, — сказал сопровождающий, повернувшись ко мне. — У актёра должно быть сценическое имя. Ты какой? Талантливый, умный, сильный, слабый, глупый? Высокий ростом, низкий? Завистливый? Прямодушный? Какое имя выберешь?
В задумчивости я забарабанил пальцами по стеклу.
"Пожалуй, хитрый… пока в норе. Вот только меня выкурили. Так неуютно!"
И решил.
— Хорёк, — ответил я.
— И ладно, да, — сказал сопровождающий и отвернулся.
— Хорёк — это хорошо, — сказал мой сосед. — Мы теперь в одной комнате…
— Камере! — поправил водитель.
— …Камере будем жить, — и сосед протянул мне руку.
— А меня зовут Карлик.
Мы покидали парк.
Машина, доехав до конца аллеи, повернула направо, к выезду на проспект.
Свет фонарей слабел, вставало солнце.
День первый.
ПРИМЕЧАНИЕ
* "Севастопольский вальс", музыка К. Листова, слова Г. Рублева. Автор не несёт ответственности за музыкальные вкусы Боцмана.
Александр Уваров