Пять из шести
Шрифт:
Уже взявшись за ручку двери, я, не оборачиваясь, ответила:
— Нет, майор, прощайте!
Сологуб всё понял по моему лицу.
— Вижу, дочка, послала ты майора, — добродушно пробасил он.
Я неопределённо повела плечами.
— Ладно, это твоё право… Пока мой адъютант бегает с твоими бумагами, давай-ка я тебя чайком побалую!
Сологуб жестом пригласил меня к стоящему в обрамлении мягких кресел низкому столику, содержимое которого было накрыто большой салфеткой. Жестом провинциального факира он сдёрнул салфетку.
— Ап!
Похоже, одним
— А меня чайком не угостите? — раздался за моей спиной знакомый голос.
— Конечно, Пётр Петрович, — заверил вошедшего Сологуб, — для вас рюмка чая всегда найдётся!
Я повернулась. Как же он постарел. Пётр Петрович с улыбкой шагнул ко мне.
— Здравствуй, Мария Остроухова!
Он протянул руку, но я её отстранила, подошла вплотную, обняла и поцеловала в пахнущую дорогим парфюмом щеку. Сразу сделала шаг назад.
— Нет больше Марии Остроуховой, Пётр Петрович, имя забрала с собой сестра, оставив взамен своё, а по фамилии я уже дважды Вяземская.
— Прошу за стол, коньяк стынет! — поторопил нас Сологуб.
Обжигающая жидкость благостно прокатилась по пищеводу. Ерёменко посмотрел на Сологуба. Тот встал, подошёл к сейфу, что-то из него достал — за спиной не было видно — и вернулся с двумя коробочками в руках. Меня снова собираются награждать?
Ерёменко взял коробку побольше и протянул мне.
— Это тебе от нас на память.
В коробке лежал пистолет с наградной табличкой на рукояти.
— А это подарок особый, — Ерёменко протянул мне вторую коробку. — От нас тут только удостоверение, дающее право на ношение высшего отличительного знака нашего ведомства. Сам знак завещала тебе перед смертью Инга Яновна.
Комок подкатил к горлу, а Пётр Петрович уже протягивал мне рюмку.
— Помянем твою наставницу.
Вскоре Ерёменко засобирался. Прежде, чем покинуть кабинет, сказал, обращаясь ко мне:
— Мы с женой хотим пригласить тебя с мужем и Светлану Фернандес в гости. Не откажешься?
— Не откажусь.
— Вот и ладно. День и время сообщу дополнительно.
Когда Пётр Петрович вышел, Сологуб спросил:
— Ещё по одной?
— Спасибо, дядя Миша. Я только чай.
— Ну, тогда давай чаёвничать.
Старх долго и с уважением разглядывал награды. Спросил, кивая на подполковничьи погоны, подаренные Сологубом:
— Не жалеешь, что так и не надела?
Я села к нему на колени, обняла за шею.
— Это всё в прошлом. Моё будущее — это ты и Серёжа. И никакого Максимова!
— Подожди, Максимов?.. Твой бывший руководитель! А он тут при чём? — спросил Старх.
— Я же говорю: ни-при-чём!
— Мы же условились: никаких недоговоренностей, — напомнил Старх.
— Хорошо, слушай.
Я пересказала мужу весь разговор с Максимовым.
— Значит, ты его отфутболила
— А ты разве против? — удивилась я. — Наследство Вяземских в плане поиска пропавшего золота оказалось ведь пустышкой.
Старх ничего не ответил, вышел в другую комнату, вскоре вернулся и протянул мне свёрнутую в трубочку бумагу.
— Читай!
Я развернула листок. Прочла и удивлённо посмотрела на Старха.
— Откуда у тебя это?
— Из тайника, который находится в кресте. Видишь ли, у меня есть друг, который увлекается коллекционированием разных вещей с «двойным» дном. Есть в его коллекции и похожий крест. Я как увидел его близнеца после того, как открыл ларец, так сразу подумал о тайнике. После того, как была составлена опись имущества, нотариус и Михаил Сергеевич вышли, а я остался на некоторое время возле банковской ячейки один. Вот тогда-то я открыл тайник и извлёк оттуда эту бумагу.
Книга третья
Не всё золото…
Мужчина, наделённый изрядным воображением, на «обожаемую» тёщу глядючи, мрачнеет от одной лишь мысли: вот она, та «бабочка», в которую превратится через энное количество лет очаровательная «куколка», связавшая его паутиной брачных уз.
С воображением у Гены Максимова как раз всё было в порядке, однако тёщу свою он обожал безо всяких кавычек — и, скажу я вам, не без оснований. Лариса Матвеевна Корниевская, мало того, что была красива, умна и хорошо воспитана, она владела особой женской мудростью, передаваемой в их роду от матери дочери уже не одно поколение. Хотя, притаись Гена в тот памятный вечер возле открытой веранды дачи Корниевских, кто знает, было бы столь велико его обожание? Но тем днём Гена не только не был возле веранды, он даже не подозревал о существовании дачи, да и самих Корниевских, кстати, тоже. Потому и говорить о том нечего.
А вечер действительно был хорош. Палящее солнце, плавившее в середине лета асфальт московских улиц, к обитателям утопающего в зелени элитного дачного посёлка было более снисходительно, к тому же оно катилось теперь к закату. Две женщины, больше похожие на сестёр, чем на мать и дочь, сидели в плетёных креслах на веранде и вели неторопливый разговор, без опаски на комаров, поскольку влёт на особо охраняемую территорию для всех видов кровососущих был категорически воспрещён.
Подслушивать чужую беседу нехорошо, но страшно интересно. А автору, который не прочь вписать чужие речи в своё повествование, так просто необходимо.
— … Мужчин, в плане брака, можно разделить на три группы, — вещала старшая из женщин, в то время как младшая со всем вниманием впитывала вековую мудрость. — Самцы, Подкаблучники и Рохли. Самцы интересны разве что в постели, да и то не факт, — усмехнулась чему-то своему Лариса Матвеевна. — Для создания нормальной семьи они слишком эгоистичны. Рохли, кстати, в постели могут быть гораздо интереснее Самцов, но они совсем не добытчики. В мужья же следует выбирать Подкаблучников…