Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945
Шрифт:
Гиммлер был баварцем, но горячо преклонялся перед прусскими королями, особенно перед Фридрихом Великим и Фридрихом-Вильгельмом I, королем-солдатом, который хотел расстрелять собственного сына, поскольку тот не подчинялся ему как солдат. Гиммлер в своих речах постоянно ссылался на такую прусскую суровость как на пример для подражания. Снисходительно относясь к оплошностям в повседневной деятельности, он неизменно прибегал к безжалостным наказаниям, когда под угрозу ставилось исполнение конкретных приказов. Он вынес смертный приговор Коху, коменданту лагеря Бухенвальд, за коррупцию и издевательства над заключенными, несмотря на то что этот человек был штандартенфюрером СС и обладателем золотого партийного значка: «Любой, кто ставит себя вне рамок сообщества, причиняя ненужные страдания, должен быть безжалостно наказан». Он даже был вынужден расстрелять своего племянника: того неоднократно и решительно предупреждали, а затем и наказали, но он все равно не оставлял своих гомосексуальных склонностей,
Гиммлер утверждал, что офицер ваффен-СС должен сочетать в своем лице железную дисциплину и величайшую боеспособность со всесторонним образованием и исключительными расовыми качествами; его достижения должны превышать достижения офицера вермахта. Гиммлеру хотелось стать главнокомандующим ваффен-СС, но фактически он был их идеологом и начальником вооружения, неукоснительно снабжая их оружием, обмундированием и боеприпасами. Гиммлер сам питал известные военные амбиции: почему бы ему не повторить в малом масштабе достижения фюрера? Его школьные друзья говорили, что у него всегда было два увлечения – военное дело и преступность. Гиммлер отрицал это, но ему действительно польстило, когда его назначили главнокомандующим Резервной армией после покушения на жизнь Гитлера. Он получил командование группой армий «Висла» – несомненно, в результате интриг Бормана и его окружения, которые задались целью продемонстрировать его некомпетентность и лишить его расположения Гитлера; но он, конечно, никогда бы не согласился на эту должность, если бы не мечты о военной славе, оказывавшие на него подспудное воздействие.
Гиммлер и его фюрер
Слово Гитлера было законом для Гиммлера, стоявшим превыше всех его собственных идей и распоряжений; когда Гитлер говорил, Гиммлер сразу же забывал о собственных убеждениях. Он рассматривал приказы Гитлера как решения вождя германской расы, обязательные для исполнения, – как требования иного, высшего мира. Они даже заключали в себе божественную силу. Ему было очевидно, что Гитлер находится в тесных отношениях с этим иным миром, будучи наделен особым даром истолкования его посланий и выполняя их. Фраза «фюрер всегда прав» имела для Гиммлера мистический смысл. Гиммлер расстрелял бы родного брата и без колебаний застрелился бы сам, если бы фюрер приказал это. Ведь Гитлер, будучи фюрером Великого Германского рейха, должен знать, почему он принимает именно те, а не другие решения, пусть сам Гиммлер не мог их понять или считал их ошибочными – в последнем случае это можно было объяснить лишь нехваткой проницательности у самого Гиммлера. Гиммлер становился мистическим орудием высшей власти, от которой исходили приказы фюрера.
Эсэсовцы на своих ремнях несли девиз: «Моя честь – моя верность». Так выражалась их абсолютная преданность своему фюреру Адольфу Гитлеру, поскольку охранные отряды (СС) считали себя его личными телохранителями. Эта клятва, которую приносили телохранители Гитлера во время борьбы за власть, стала девизом СС. Но такая верность была просто верностью одному человеку. Гиммлер ничего не знал о второй стороне верности, о доверии между хозяином и слугой, которая представляла собой сущность старонемецких феодальных государств, чья история оставила нам поразительные примеры такой верности. Едва Гитлер выказывал недовольство кем-либо из вождей СС, подчиненных Гиммлеру, последний немедленно сдавался: ему не хватало силы воли, чтобы защитить своего человека, хотя он ясно понимал, что поступает несправедливо. Брандт мог рассказать мне о множестве подобных возмутительных случаев. Он называл это принципом «диктатуры, смягченной преданностью». Гиммлер никогда не мог настоять на своем, даже в практических дискуссиях, посвященных важным вопросам внутренней политики.
Гиммлер утверждал, что никогда не собирался решать еврейскую проблему в Германии путем буквального уничтожения евреев. Но когда противоположная идея набрала силу, Гиммлер подхватил эстафету и стал проводить эту политику, несмотря на всю ее чудовищность, и делал вещи, вызывавшие у него отвращение, чтобы доказать, что он не «отступник» – а также, разумеется, чтобы не лить воду на мельницу Геббельса и Бормана, которые внимательно следили за всеми шагами Гиммлера.
То же самое касалось и обращения с другими народами на восточных территориях. Как Гиммлеру хотелось воспитывать их в соответствии со своим учением; если бы он смог сразу же начать это, то уже следующее поколение стало бы воплощением истинно нордического духа. Какие возможности открывались перед ним на завоеванных территориях! Его идея отобрать лучших и самых храбрых представителей этих народов, сделать им прививку нордической крови, а затем пересадить в старый рейх уже прорабатывалась и была готова к воплощению, когда Гитлер издал противоположные приказы. Они похоронили всякую возможность дать покоренным народам образование, потому что тем было предписано прозябать в самом примитивном существовании. Гиммлер снова покорился без борьбы и похоронил свою мечту, как бы ни тяжело было у него на сердце. Он опять вовлек своих людей в дела, выполнение которых не принесло бы ему ничего, кроме ответственности за причиненные страдания.
Гиммлер вскоре увидел, насколько
Я часто спрашивал себя – в чем причина такого поведения Гиммлера? Почему он никогда не осмеливался откровенно сообщать свои мысли Гитлеру, хотя сам вполне терпимо относился к возражениям и, в сущности, презирал тех вождей СС, которые боялись раскрывать рот. Он умел внимательно слушать человека, излагавшего свое мнение, при условии, что соблюдены формы приличия. В первую очередь я подумал, что Гиммлер не вполне уверен в прочности своего положения и избегает откровенности скорее по тактическим причинам. Но все оставалось точно так же, когда Гиммлер оказался на вершине власти. Далее я полагал, что он сознательно пускает события на самотек, чтобы воспользоваться ситуацией и занять место Гитлера, когда настанет нужный момент. Я укрепился в этой идее, когда Гиммлер ознакомился с докладом о болезни Гитлера, но не стал ничего предпринимать. Было вполне резонно предположить, что Гиммлер ждет неопровержимых доказательств болезни фюрера, чтобы использовать их в политических целях. Но вскоре мне пришлось изменить точку зрения, когда во время одного из сеансов лечения я ответил на телефонный звонок, после чего Гиммлер повернулся ко мне с сияющими глазами и сказал:
– Знаете, кто это был? Вы слышали голос фюрера – вам крупно повезло!
После того как я увидел такое собственными глазами, было несложно убедиться в полной преданности Гиммлера Гитлеру. Раздраженного замечания Гитлера по поводу какого-либо поступка Гиммлера было достаточно, чтобы последний совершенно расстроился и заработал жестокие желудочные колики. Одного лишь намека на то, что Гитлер может придерживаться иного мнения, хватало, чтобы Гиммлер начинал колебаться и откладывал решение до тех пор, пока точно не выяснял отношение Гитлера. Как бы плохо ни относился Гиммлер к какому-либо человеку, едва он узнавал, что тот пользуется расположением Гитлера, старался с ним поладить, зачислял его в СС и всячески поощрял. Никто, не бывший этому свидетелем, не мог бы поверить, что человек, имеющий в своем распоряжении такую власть, как Гиммлер, мог бы испытывать такой страх, когда его вызывали к Гитлеру; никто бы не поверил, как радовался Гиммлер, если разговор проходил успешно, а тем более если в его адрес звучало слово похвалы. Но, приняв все это во внимание, можно понять, как боялся Гиммлер сообщить что-либо неприятное для Гитлера и как поспешно он отступался, едва фюрер начинал хмуриться. В душе Гиммлера не было ничего, что стало бы противовесом тому влиянию, которое имел над ним Гитлер. Надежные свидетели сообщали мне, что Гитлер мог одним словом или жестом отмахнуться от него или так его отчитать, что тот больше не осмеливался сказать ни слова.
Такая слабость Гиммлера причиняла ему самому неописуемые мучения. Он пытался упрочить свою позицию путем чрезвычайно тщательной подготовки; он обдумывал любые возможные возражения, которые мог выдвинуть Гитлер, и очень тщательно вникал во все мелочи, прежде чем выдержать пытку разговора с фюрером. Его спасали специальные познания, поскольку они давали возможность убеждать, не прибегая к психологии. В таких обстоятельствах понятно, почему Гиммлер всякий раз с трепетом шел к Гитлеру и был рад, когда его не вызывали, хотя его обязанностью как члена правительства было видеть Гитлера как можно чаще и излагать перед ним взгляды, полностью противоречившие представлениям последнего, но основывающиеся на точных сведениях.
При таких условиях важные проблемы не доходили до сведения Гитлера; «папка фюрера» становилась все толще и толще, и, когда Гиммлер наконец приходил с докладом, он был в растерянности, не зная, с чего начать.
Гиммлер пытался скрыть от себя и от других все недостатки таких отношений с Гитлером за своей теорией о подчинении солдата командиру – хотя сам он не был солдатом и его дела не носили военного характера. Наоборот, жизнь привела его на ключевую политическую должность, к которой такие стандарты были неприменимы. Кроме того, он называл себя «первым паладином фюрера», величайшее желание которого – добиться, чтобы фюрер чувствовал к нему абсолютное доверие вследствие его безграничной преданности. При этом Гиммлер путал должность командира телохранителей с должностью политика и государственного деятеля. Однако организация внутренних дел и ход войны вели к тому, что власть Гиммлера непрерывно расширялась. Теперь его задачей стало проводить в жизнь внутреннюю политику фюрера или чинить ей препятствия, тем не менее Гиммлер относился к Гитлеру как вождь охранных отрядов (СС) тех времен, когда они участвовали в борьбе за власть.