Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Как вы смеете, монсеньер!
— Смею, граф. Потому что вы блистательно провалили мое крайне важное задание. И теперь я не знаю, кому, зачем, во имя чего писала герцогиня в Мадрид буквально на четвертый день после приезда в Париж. А в сложившейся обстановке, в свете ухудшающихся отношений с Испанией мне это крайне важно знать. Но судьбе было угодно, чтобы на вашем пути вновь встал д'Артаньян, с которым, как я уже говорил, вам фатально не везет.
— Монсеньер! — укоризненно воскликнул де Рошфор.
— Помолчите, граф! Я прекрасно знаю,
— Вы хотите, чтобы я вызвал его в пятый раз?
— Дуэли запрещены эдиктом короля, ergo,[7] я не могу этого хотеть. Единственное, чего я желаю — чтобы вы признали, что виноваты, и не искали оправдания в сложившихся обстоятельствах. А вы оправдываетесь, следовательно, не считаете себя виноватым. Коль скоро так, вы не сделаете выводов на будущее, — менторским тоном изрек кардинал, словно вещал с кафедры.
— Я шел к вам вовсе не за тем, чтобы выслушивать оскорбительные поучения, монсеньер. Разрешите откланяться?
— Не разрешаю. Сядьте! Не мечитесь по кабинету, как разъяренный тигр в клетке, показывая, что вы человек действия, а не размышлений. Хотя дело обстоит скорее наоборот… Сядьте, граф.
Де Рошфор сел. Опыт подсказывал ему, что гнев кардинала пошел на убыль.
— Не хотите ли вы что-нибудь сказать или предложить? — спокойным голосом осведомился кардинал.
— Я считаю, д'Артаньяна надо арестовать.
— Зачем? Он уже вернул письмо.
— Я уверен, гасконец вскрыл его и прочитал.
— И если мы арестуем его, он нам его перескажет? — в голосе кардинала прозвучала ирония.
— Есть способы…
— Неужели вы его так ненавидите?
— Монсеньер! Вы опять хотите оскорбить меня!
— Нет, граф, я хочу понять вас. Откуда эта безумная идея? И кто пойдет к его величеству просить разрешение на арест лейтенанта его мушкетеров? Да и на каком основании?
— Он убил двоих и двоих ранил. Вполне достаточное основание, — неуверенно ответил де Рошфор.
— Милый граф, на этом основании вас давно следовало бы сгноить в Бастилии или обезглавить на Гревской площади. Признайтесь, что вы предложили арест от отчаяния. Я успокою вас. Злополучное письмо меня больше не интересует.
— Как, монсеньер? — удивление де Рошфора от неожиданного поворота в разговоре было столь явным, что кардинал не удержался от довольной улыбки.
— Потому что письма больше не существует. Я не сомневаюсь, что герцогиня уже сожгла его, как только ушел д'Артаньян. Я даже знаю, где она сожгла его — в камине в кабинете де Люиня. Я помню этот камин, я бывал у маршала в бытность его в фаворе. Больше того, смею предположить, что герцогиня пишет сейчас другое письмо, взамен сожженного. То уже устарело за время вынужденного путешествия в Менг и обратно. Новое она отправит завтра и, несомненно, иным путем. Но это будет уже не ваша забота, граф. Поразмыслив, я решил, что вам надо сосредоточиться на втором поручении…
Когда де Рошфор, вначале обиженный,
От такой мелочи мог бы начаться большой пожар, подумал он. Вот и в политике так бывает: мелочь иногда тянет за собой фатальные потрясения…
Его издавна занимала мысль об удивительном переплетении великого и незначительного в большой политике.
Ему, кардиналу и первому министру, могуществом равному королю, приходилось не только вершить дела, определяющие судьбу Франции и даже Европы, но и заниматься пустяками, подобными этому злосчастному письму или какой-нибудь любовной интрижке в Лувре. Заниматься потому, что эти, на первый взгляд, ничтожные мелочи иногда влияли на судьбу страны ничуть не меньше, чем выигранное сражение или успешно заключенный выгодный договор. Во многом такое положение проистекало из самой сущности придворной жизни, когда все вращается вокруг настроения, каприза одного единственного лица. Ему ли, прожившему почти четверть века при дворе, не знать этого?
Он откинулся на спинку кресла и погрузился в воспоминания…
Ни в детстве, ни в юности Арман Ришелье не допускал и мысли, что станет священником. Его манила попеременно то военная, то судейская, то придворная карьера. Поэтому он посещал занятия в Сорбонне, когда было настроение, волочился за прелестными девицами, случалось, дрался на дуэли. Высокий рост, длинные руки и отменное мастерство давали ему преимущество, но Бог спас, — он никого не убил…
И все это внезапно оборвалось.
Умер отец, Франсуа Ришелье дю Плесси, маркиз де Шалли, великий прево Франции, и их семья оказалась в стесненных обстоятельствах. Отец был честен, взяток не брал и потому семье, кроме титула и тощих земель, ничего не оставил. К счастью, в сеньоральное владение маркиза де Шалли входило небольшое Люсенское епископство. Оно приносило скромный, но верный доход. Боясь потерять его, вдова настояла, чтобы юный Арман, средний сын, принял сан епископа. Прощай, военная карьера, девицы, попойки и придворная жизнь! Прощай, мечта о придворной жизни.
Правда, ко двору он все же попал, уже приняв сан и став князем церкви. Его мать происходила из незнатного рода де Ла Портов, чего Арман, признаться, всегда немного стыдился. Вскоре случилось так, что ее дальний родственник де Ла Порт стал доверенным камердинером королевы-матери. И когда Мария Медичи решила сменить своего духовника, именно незаметный, казалось, камердинер шепнул ей вовремя о молодом, статном, красивом, обаятельном и совершенно светском епископе Люсенском, недавно появившемся при дворе по протекции своего родственника, одного из влиятельных вельмож, графа де Ла Рошфуко.