Пять лет среди евреев и мидовцев

Бовин Александр Евгеньевич

Полный сбор был на следующий день. Сидели на веранде. Виктор Викторович играл на гитаре и пел. Заместитель министра сделал мне втык за «снобистское отношение» к палестинцам. Супруга его (дипломаты наши как в воду глядели!) осталась недовольна «протоколом»: не так положили мясо, не ту подали тарелку.

После проводов высоких гостей мне пришлось извиняться перед израильтянами за вольности с программой.

28 сентября в Иерусалиме в присутствии мэра города Тедди Колека и министра культуры Израиля Шуламит Алони торжественно открылась выставка работ Шагала, которые он в свое время делал для МХАТа.

Произнес очередную речь.

«Начну с неизбежной дипломатической банальности. Открытие в Иерусалиме

выставки Шагала — Шагала прежде всего из русских запасников и русских коллекций — важное, неординарное событие в развитии культурных связей между Израилем и Россией.

Поскольку я выступаю здесь не только как посол, но и как человек, который иногда смотрит картины, позвольте мне сказать несколько слов — надеюсь, не всегда банальных — о самом Шагале.

Творчество Шагала многомерно, его можно изучать во многих измерениях. Я бы предложил выделить три основные, базовые.

Измерение еврейское. Тут важно вот что подчеркнуть. В XX веке было много художников — евреев. Но вот еврейских художников, художников, чьи корни уходили бы в еврейскую культуру, в еврейскую народную традицию, — таких художников единицы. И Шагал — один из них.

И как раз это измерение творчества Шагала наиболее полно представлено на этой выставке.

Хочу напомнить слова незабвенного Стасова: если бы не было еврейской культуры, еврейской культурной деятельности, то «Европа и весь мир на несколько градусов поблекли бы и потускнели».

Измерение еврейско-русское или русско-еврейское. Органический синтез двух великих культурных пластов.

Отсюда — то, что можно было бы назвать удвоением страданий и удвоением милосердия, жалости к человеку.

И, наконец, измерение космополитическое, мировое. Здесь искусство Шагала, как и всего художественного авангарда, — одно из наиболее ярких проявлений кризиса культуры, кризиса цивилизации, кризиса духа, который проходит через все двадцатое столетие. Характерная для философского сознания критика примитивного рационализма на уровне сознания художественного выступила как критика, отрицание столь же примитивного реализма.

В творениях Шагала сны не менее реальны, чем явь. И в самом деле — почему бы скрипачу не играть на крыше?

В заключение вернусь к делам дипломатическим. По моим наблюдениям, чем меньше дипломат занимается собственно политикой, а больше — культурой, скажем, или наукой, тем в более конструктивном русле развиваются отношения двух стран. Мне, к сожалению, пока приходится иметь дело прежде всего с политикой. Но чем больше будет выставок, подобных сегодняшней, тем с большей уверенностью я буду смотреть в будущее».

ОКТЯБРЬ-93

Положение о посольстве — В больнице: «балаган гадоль» — Референтура и спецкурьеры

Начало октября для нас прошло в Москве. Сидели у телевизоров. Переживали. Спорили. «Холодно внутри» — записано в моей рабочей тетради. Все же для большинства посольских, если они не крутили, «черное воскресенье» было светлым. А в Израиле вообще все были за Ельцина. Меня одолели журналисты. Приходилось выходить из положения при минимуме информации. Я, конечно, понимал, что мидовский люд растерян, ждет, куда подует ветер, но все-таки хоть какие-то ориентировки, факты, мнения следовало бы оперативно сообщать на посольскую периферию. Молчание, как известно, — золото. Но только для тех, кто молчит…

Тем временем в МИДе активно обсуждались варианты Временного Положения о посольстве Российской Федерации. Посольству было предложено высказать свое мнение по проекту. В частности, предлагалось продумать «новые подходы во взаимодействиях с центром, подразделениями МИД».

Проект не вызывал особых эмоций. Добротно-стандартная бумага. Несколько смущало то, что в проекте шесть раз встречались ссылки на «установленный порядок». Раньше

такие ссылки часто использовались для того, чтобы разрешенное де юре ограничить де факто. Поэтому посольство предложило на всякий случай по возможности снять ссылки на «установленный порядок». Спокойнее будет.

И еще мы предложили скорректировать финансовые «взаимоотношения». МИД исходит из того, писали мы, что каждый работник посольства, включая посла, — потенциальный вор. Его надо со всех сторон обложить инструкциями. Например, требуется, если, скажем, гостей угощали винегретом, посылать в Москву такой отчет: на одного человека — 5 грамм моркови, 8 — соленой капусты, 10 — свеклы, 10 — оливкового масла и т. д., и т. п. Всего было 30 человек. Умножаем. И так — по каждому блюду. А если завхоз купит на рынке арбуз или килограмм картошки, то нужен акт с тремя подписями, который утверждается послом. Уж если послу доверяют быть «представителем Президента», ехидничали мы, то, может быть, ему следовало бы доверять и по винегретным вопросам.

Разумеется, сей сюжет не предлагалось включить в Положение. Мы лишь воспользовались случаем, чтобы обратить внимание на явную глупость. К сожалению, не обратили…

С 12 по 26 сентября я находился в профсоюзной больнице им. Бейлинсона. Нога одолела. Лечили меня весьма интенсивно. Испробовали все, чем располагали. Антибиотики вводили сколько могли и куда могли. Скребли (страшно вспомнить!), мазали, мыли, бинтовали и разбинтовывали. Собрались было оперировать, но передумали. В общем, заботились, старались вовсю. За что я всем — от профессора Аубена до старшей сестры Майи и медбрата Гены — премного благодарен.

Подлечили меня, но не вылечили. За что потребовали 20 тысяч 319 шекелей. Заплатил МИД. Но не хотелось напрягать начальство. Пришлось переходить на самообслуживание. И дольше года длился день… Тут за меня взялись врачи-добровольцы (Илья Лиснянский потратил много времени), владельцы уникальной аппаратуры из секретных советских разработок (при всем моем скепсисе излучатель неведомых мне лучей, коим ведала Ирина Кон, действительно помог), а также разные дерматологи и экстрасенсы, для которых я был постоянным источником доходов. Причем жаждый очередной врач отменял назначения всех предыдущих. Уговорили-таки ногу мою…

Общее впечатление от больничной обстановки — не от лечения, а именно от обстановки — можно выразить на иврите словами «балаган гадоль». Балаган — он и по-русски балаган. А гадоль значит большой. У нас в больницах, во всяком случае в те годы, когда я туда попадал, более или менее тихо. А тут все как-то бурно происходит, все кричат и машут руками. Питание точно рассчитано на похудение, так что мне повезло. Смотрел телевизор (за отдельную плату). Много читал (бесплатно). Руководил по телефону, тоже не даром и поэтому — мало.

В конце месяца появился заведующий референтурой Анатолий Степанович Соломатин. Референтура — это святое святых посольства. Через нее осуществляется шифросвязь. Предусмотрены специальные помещения, где дипломаты могут работать с шифротелеграммами.

Помещения, где располагается референтура, оборудуются по повышенным правилам безопасности. Для того, чтобы шифросвязь могла работать, нужны шифровальщики и радиоаппаратура. Это — минимум. Шифруют и расшифровывают вручную. Процедура длительная и нудная (как мне говорили, на обработку одной страницы уходит 3–4 часа). Оптимальный вариант — шифровальная машина.

Потребовался почти год, чтобы получить возможность посылать шифровки ручной выделки. А битва за установку шифротехники заняла более двух лет. То самой техники не было, то никак не могли решить кто платит деньги, то просто чиновничья тягомотина. Только в январе 1996 года мы смогли торжественно — в рыбном ресторане на берегу моря — проводить бригаду ФАПСИ (Федеральное агентство правительственной связи и информации), которая поставила у нас желанную машину под нежным названием «Лютик». Вот теперь мы стали «как большие».