Пять моих собак
Шрифт:
Устали. Я опустила чемодан, села на него, любуясь закатом. А Бобка вдруг пригнулся, гладкая шерсть на загривке поднялась. Он напрягся, задрожал…
Нам навстречу медленно шла небольшая собака. В лучах закатного солнца она была огненно-рыжая, как падающая листва. Точёные лапки легко и грациозно ступали на землю. Животное внезапно застыло – почуяло Бобку. Мгновение, и гибкое тело взлетело, исчезло в кустах, мелькнул только большой пушистый хвост. Неужели лисица?
Белой пулькой пронёсся, скрылся в кустах и Бобка. Он лаял уже где-то вдалеке, коротко, страстно.
Я
Время шло. Закат мерк. Я несколько раз свистала, звала, – Бобка не возвращался. Пошла на розыски, оставив чемодан под берёзой. Минут через десять, заслышав невнятное урчание, раздвинула кусты орешника и увидела: из-под земли торчит задняя половина Бобкиного туловища с куцым, бешено дёргавшимся хвостиком. Передняя половина ушла в землю.
Схватив Бобку за хвост, напрягая силы, вытащила извивавшегося, оскаленного, хрипящего от азарта, запорошённого землёй неудачника. В запале он прорыл к лисьей норе под берёзой ход – уши, ноздри, вся морда были в земле. А лисица, конечно, ушла другим ходом или притаилась где-нибудь в корнях…
Я с трудом успокоила Бобку. Лишь после того как мы вернулись за чемоданом, а потом вышли к реке и Бобка искупался – я зашвырнула ему далеко в воду палку – его перестала бить нервная дрожь.
Дом наших знакомых стоял на отлёте от деревни Солнышкино, возле пруда. Хозяева уехали на юг, и мы с Бобкой, ожидая приезда Васи, вели мирное существование. Днём я читала или шила, сидя в палисаднике; спать мы заваливались вместе с солнцем.
Бобка терпеть не мог нежничать. Я же, скучая, не только разговаривала с ним как с собеседником, а часто ласкала его, играла – словом, забавлялась. Бобку это злило. Стоило мне подсесть и начать воркотню, как он злобно морщил нос, показывал зубы, иногда даже хватал мою руку и держал, разумеется, не кусая (Васин урок запомнился). Я говорила:
– Что, не нравится? А мне вот приятно… Возьму и почешу тебе сейчас за ухом… – Бобка провожал насторожённым блестящим глазом мой палец. – Ах ты белый бесёнок! Ах ты зайчишка!
Я тормошила его – он не смел меня тронуть и от этого злился ещё больше. Зато только я лягу почитать, Бобка тут же бесцеремонно прыгал мне под бок и укладывался как ему угодно: поперёк моего туловища, через ноги, чуть не хвостом в лицо… Наверно, считал: раз он обязан терпеть мои глупые нежности, и я должна терпеть…
Однажды мы улеглись спать и вдруг услышали под окном жалкое, но громкое и неприятное мяуканье. В палисаднике настырно орал чей-то котёнок. Пришлось мне выйти с фонариком.
Действительно, это был котёнок; его, наверно, подбросили. Некрасивый, тощий, со слезящимися глазами… Должна признаться, я довольно равнодушна к кошкам. По-моему, они любят больше дом, чем хозяев, своенравны, живут как бы сами по себе. Сейчас же передо мной лежало хоть и противно орущее, но беспомощное, очевидно голодное, существо.
Я принесла из дома молока, накормила котёнка, он наелся и заорал ещё отвратительнее, с сипением разевая рот.
– Эк тебя
Пришлось пустить его в сени. Всю ночь Бобка беспокойно прислушивался к сиплому кошачьему мяву. Я тоже плохо спала. Наутро заперла Бобку, взяла котёнка и пошла в деревню отыскивать его хозяев.
– Не знаешь, чей это? – спросила первого встречного мальчишку.
– Ананьевский, – не задумываясь, ответил тот. – У них кошка трёх принесла. Двух раздали, этого, шелудивого, ещё вчера в овраг забросили. Он что, к вам приполз?
– Да, приполз.
Я отыскала дом Ананьевых, положила котёнка на крыльцо и ушла – пусть уж сами заботятся.
Среди дня мы с Бобкой услышали возле пруда гомон. Несколько деревенских ребят, мальчиков и девочек, возбуждённо горланя, собирались что-то делать. Я свистнула Бобку, и мы пошли к пруду.
Ребята стояли тесным кольцом. В середине старший – рослый, в цветной яркой рубахе, – присев, привязывал к шее лежавшего перед ним на земле котёнка завёрнутый в тряпку камень. Котёнок был тот самый, со слезящимися глазами. Сейчас он не орал, только беззвучно разевал рот. На лицах наблюдавших за ним ребят были написаны интерес, брезгливая жалость и… нетерпение. Котёнка собирались топить – это ясно; надо было помешать этому.
– Федька, бросай так, чего там! – не выдержал кто-то.
Я не успела протянуть руку. Федька крякнул, схватил котёнка, выпрямился и, сильно размахнувшись, запустил в пруд. Плеснуло, по воде пошли круги. Почти в то же мгновение Бобка, вырвав из моей руки поводок, совершив огромный прыжок, взлетел над прудом и бултыхнулся в воду.
Ребята шарахнулись.
– Собачонка, глядите!..
Бобка, усердно работая лапками, плыл к тёмному барахтавшемуся пятну. За Бобкой по воде стелилась полоска – плывущий поводок. Никто даже не оглянулся на мой возглас:
– Сюда неси, сюда! Все смотрели на пруд.
Бобка был уже возле котёнка. Он схватил его поперёк туловища зубами. И вот, как крошечный белый спасательный катер, фыркая, задвигался к берегу, а поводок снова полз сзади.
Бобка вылез и отряхнулся, не выпуская котёнка.
Мы ждали. Бобка вылез. Отряхнулся, не выпуская котёнка. Подбежал и вывалил к ногам Федьки свою жалкую мокрую ношу. Котёнок ещё не успел захлебнуться. Я сказала:
– Нет, друзья. Чему быть, того не миновать. Вы решили, бедное животное не жилец на этом свете? А вышло-то иначе…
Мне не ответили. Все смотрели на растекавшуюся от котёнка лужицу, на Бобку, сидящего рядом с высунутым языком. Один Федька бросил:
– Всё равно ему хана… Только мучаться дольше будет. Бездомный-то…
В его словах была жестокая правда. Я не нашлась сразу что ответить. А Федька молниеносно пригнулся, схватил котёнка и, размахнувшись, снова швырнул в пруд. Ребята, как один, громко ахнули…