Пять невест и одна демоница. Трилогия

Демина Карина

«Увидал он тогда высокую башню, а в башне той – деву несказанной красоты с волосами столь длинными, что спускались они до самой земли. И увидав принца, дева сказала:

– Спаси меня! Я была рождена королевской дочерью, но похитила меня злая ведьма и заточила здесь, добрым молодцам на погибель!

– Но как же я тебя спасу? – спросил королевич.

–

Я сброшу тебе свои волосы. А ты поднимешься ко мне и спрячешься под кроватью. Когда же явится ведьма, ты поразишь её своим мечом!

Так он и сделал. Поднялся по золотой косе и спрятался под кроватью».

«Сказка о двуликой ведьме и доверчивом королевиче»

Теттенике очнулась и…

Пальцы её коснулись цветка. А потом и руки. Теплой. Смуглой.

– Ты здесь? – спросила она тихо.

Было темно.

Очень.

И… и еще странно. Кажется, она почти поняла, как нужно правильно. Или нет? Последнее видение превратилось в сон. Она, должно быть, в самом деле уснула. И… и пускай. Сон был хорошим. Теттенике не помнит, о чем именно, но хорошим.

А еще мама…

Она гладила волосы и пела песню. И Теттенике хотелось, чтобы это никогда не прекращалась, но все сны рано или поздно заканчиваются. Этот не стал исключением.

– Не уходи, – она удержала эту руку. – Пожалуйста.

И села.

Который час?

Поздно…

Рассвет скоро. Но пока за окном ночь, а ночью позволено больше.

– Я не знаю твоего имени.

– Азым.

– Из рода Чангай.

– Уже нет.

Голос у него тихий. Спокойный.

– Сядь. Пожалуйста. Здесь… никого нет?

– Нет.

– А была… принцесса.

– Она ушла.

– Давно?

– С четверть часа. И я подумал, что не след тебя одну оставлять. А служанки боятся. Глупые.

– А ты? Ты не боишься?

– Нет.

– И…

– Я ушел из рода.

– Почему?

Странно говорить вот так, не видя лица собеседника. И хочется протянуть руку. Коснуться.

– В тот день ахху пришла к отцу. Она говорила. Много, – Азым тщательно подбирает слова. – Она сказала, что если я не отступлюсь, то колодцы наши оскудеют. И болезни придут в стойбище.

Тварь.

Какая же она… тварь. Неживая.

– Когда-то давно… очень давно… род Чангай был велик и могуч.

Это почти как сказка. Главное, руки не выпускать. А темнота пахнет розами, только запах не кажется тяжелым. И Теттенике дышит им.

– Мой прапрадед полюбил девушку. Она была из простого рода. И его родители не дали благословения. Даже когда за деву пришла просить ахху, ибо ахху была приемной матерью этой девы. Но и тогда их отвергли. Род Чангай желал породниться с каганом. Что им какая-то девица…

Обидно.

Наверное.

Нет, Теттенике не знает, как оно на самом деле было.

–

Её предали все. И даже возлюбленный отступился. А еще он не признал дитя, рожденное той, другой женщиной.

Позор.

– Он заявил, что сомневается в чести её… говорить о том стыдно.

Ему. Сейчас.

– Что с ней стало?

– Она умерла. Она взяла дитя и ушла в степь, просить богов о справедливости. И верно, была услышана. Все началось не сразу, а потому, когда ушла вода, решили, что так случается.

Вода в степи хитра.

Она прячется глубоко под землею, раскрывая колодцы, и не всякий человек способен увидеть, где темные воды подходят к поверхности. И уж точно никто, кроме ахху, не позовет воду.

– Первый колодец, второй… пятый… и мор в табунах. Они пошли к ахху просить о милости. Они обещали многие богатства.

Но что богатства той, которая привыкла жить малым.

– Но она отказала?

– Она сказала, что род выживет, когда сумеет переступить через жадность. И страх. Когда избавится от гнили внутри себя. Но не в том дело. Мы живем… пусть мало кто помнит величие рода, но пока еще Чангай помнят в степи. И отец не пожелал ссориться с ахху. Он запретил мне искать твоей руки.

– А ты не послушал. Почему?

Тишина.

И слышно его дыхание. А еще видно. Не дыхание, но самого его. Такой… страшный. Да, пожалуй, прежнюю Теттенике он бы испугал.

Не сложно.

Та, былая, она боялась всего.

– Не знаю, девочка, – это было сказано с печалью. – Я мог бы соврать, что влюбился. С первого взгляда.

– Но это не будет правдой?

– Не будет.

Обидно. Наверное. И совсем не понятно.

– Ты была такой потерянной. И несчастной. Испугалась… да и слух пошел. Та ахху говорила, что ты избрана.

– Но ты не поверил?

– Она не походила на ахху. Я… знал одну. Давно. Совсем старую. Она жила в стойбище. Не с нами, сама по себе. У нее болели кости, а глаза стали белыми, но она все равно видела. Я приходил к ней маленьким. И она рассказывала истории. Разные. И я помню, каково это было, сидеть на старой кошме, жевать сухие ягоды и слушать. А еще помню, что не было в места спокойнее. От этой же пахло гнилью.

Пахло ли?

Теттенике морщилась, силясь вспомнить. И хотелось бы поверить. И хотелось бы сказать, что она тоже сразу поняла, что со старухой неладно, что…

– Я не поверил ей.

– Только ты.

А если бы… если бы иначе все сложилось? И… и быть может, если нет любви, то… то она появится? Бывает же, что появляется она не сразу?

– А цветы для чего?

– Ты выглядела такой печальной. Мне захотелось тебя порадовать.

– Спасибо. Твой отец…

– Крепко обозлился. Но отпустил.

– И теперь…

– Теперь вернуться не выйдет, – он пожал плечами. – Я-то взял, что мое. Конь да сабля. Твой брат позволил мне присоединиться к его людям. Предложил службу.