Пять похищенных монахов. Приключения Васи Куролесова
Шрифт:
На рынке уже в воротах мы влипли в толпу аквариумистов. Здесь был лязг, хруст, гвалт, давка. В прозрачных банках бились огненные барбусы, кардиналы, гурами, макроподы, сомики, скалярии и петушки. То там, то сям из толпы высовывались рыбы-телескопы с такими чудовищно выпуклыми глазами, какими, наверно, и впрямь стоило бы поглядеть на Луну.
— Трубочник! — кричал кто-то где-то за толпой. — Трубочник! Самый мелкий,
самый маленький,
самый махонький,
самый мельчайший трубочник.
— Инфузория
Меня стиснули двое. Один продавал улиток, а другой покупал их. Я встрял между ними, и покупатель так давил меня в спину, будто хотел просунуть сквозь нее рубль.
— Красного неона Петух уронил! — заорал кто-то, и толпа развалилась.
Я выскочил на свободное место и чуть не упал на человека, стоящего среди толпы на коленях. Это был Петух — знаменитый на рынке рыбный разводчик.
— Стой! — крикнул Петух и яростно снизу посмотрел на меня. А потом быстро пополз на четвереньках и вдруг — ах, черт! — уткнулся носом в землю прямо у моего ботинка. Он накрыл губами красную с золотом рыбку, трепещущую на земле. Да ведь и нельзя хватать пальцами красного неона, только губами, только губами, чтобы не повредить нежнейших его плавничков.
Вскочив на ноги, Петух выплюнул неона в изогнутую стеклянную колбу. Да, это был красный неон — редкая рыбка с притоков реки Амазонки. Три пятьдесят штука.
А в голубиных рядах и народу и голубей было полно. Голуби — носатые, хохлатые, ленточные, фильдеперсовые, жарые — трепыхались в садках, плетенках, корзинках, за пазухами и в руках у продавцов и покупателей. Десять… двадцать… пятьдесят… сто монахов хлопали крыльями, клевали коноплю, переходили из рук в руки.
— Крендель! Здорово, Крендель! — заорал какой-то парень и под нос Кренделю сунул кулак, в котором был зажат голубь. — Хочешь черно-чистого?
— Крендель пришел! Монахов своих ищет!
— Моньку у него украли!
— Когда?
— Вчера?
— Моньку-то моего никто не видал? — спрашивал поминутно Крендель.
— Пара рубликов! Пара рубликов! — тянул меня за рукав пожилой голубятник. — Бери, пацан, не прогадаешь!
У одной клетки, где сидели как раз пять монахов, Крендель остановился. Это были не те монахи, но хорошие, молодые, ладные.
— Чего уставился? — сказал Кренделю хозяин, голубятник-грубиян по прозвищу «Широконос».
— А чего? — сказал Крендель.
— А то, — ответил Широконос.
— Ладно, ладно, — сказал Крендель.
— Еще бы, — добавил я.
— Гуляй, гуляй, — сказал Широконос. — Не твои монахи.
— Подумаешь.
Мы отошли было в сторону, но Широконос сказал вдогонку:
— Дурак ты, и все. Бублик.
Крендель побагровел.
— Кто бублик? — сказал он и, прищурясь, подскочил к Широконосу.
— Моньку прошляпил — дурак. На Птичьем ищешь — опять дурак.
— Это почему же?
— Кто ж понесет Моньку на Птичий? Здесь его каждая собака знает.
— Куда ж тогда нести?
— Думай. Мозгами.
— Куда? — растерялся Крендель. — Не пойму куда.
Широконос презрительно посмотрел на него и сплюнул:
— В город Карманов.
Карманов. Далее везде
Крендель позеленел.
Мы и раньше слыхали про город Карманов, но как-то в голову не приходило, что монахи могут туда попасть. А ведь в Карманове тоже был рынок, на котором продавали все, что угодно. Бывали там и голуби, и, как правило, такие голуби, которые «прошли парикмахерскую».
Так уж получается на свете, что не только люди ходят в парикмахерскую. Голубям она бывает порой тоже необходима. К примеру, есть у тебя чистый голубь, но кое-где белоснежную его чистоту нарушают досадные черные или рыжие перья. Значит, этот чистый не так уж чист. Что делать? В парикмахерскую его, а потом — на рынок.
Почти все голубятники — неплохие парикмахеры, но встречаются среди них большие мастера этого дела. В городе Карманове и жил, говорят, голубиный парикмахер «Кожаный». Ему носили ворованных голубей, и он делал им такую прическу, что родной отец не мог узнать.
— Если они в парикмахерской, — задумчиво сказал Крендель, — хана.
— Еще бы, — согласился я.
— А ты помалкивай, — разозлился вдруг Крендель. — Тоже мне знаток. Будешь много болтать — сам отправишься в парикмахерскую. Вон какие патлы отрастил!
Через полчаса мы были уже на вокзале. Здесь толкалось много народу, и мне казалось, что это те же самые люди, которые только что были на Птичьем. Они бросили своих хомяков, схватили лопаты, авоськи и ринулись к поездам.
— Где Бужаниновский? — кричал кто-то.
— А в Тарасовке остановится?
Дачники-огородники, с лейками, сумками, саженцами, закутанными в мешки, толпились у разменных касс, топтались у табло, завивались очередью в три хвоста вокруг мороженого.
«Где Бужаниновский? Где Бужаниновский?» — слышалось то и дело.
— А в Тарасовке остановится?
— Поезд до Бужанинова, — рявкнуло под стеклянными сводами вокзала, — отправляется с третьего пути. Остановки: Карманов, далее везде.
Не успел заглохнуть голос, как весь вокзал кинулся на третий путь, по-прежнему беспокоясь: «Где Бужаниновский?»