Пять президентов
Шрифт:
— Как тебе сказать? У меня — ничего, но я хотел спросить, не знаешь ли ты каких новостей.
— Ты что же, решил отбивать у меня хлеб и поступил в репортёры?
— Мне не до шуток, Фред. Я потом тебе всё объясню.
— Ну что ж, если хочешь серьёзно, так вот тебе потрясающая новость: за два лемма я наливаюсь пивом по самое горло.
— Ну, у тебя же в «Персте» кредит, Фред, я серьёзно…
— Ах, как ты недогадлив, Таратура! При чём тут кредит! Знаешь, кто за меня платит?
— Знаю, — сострил Таратура. — Президент.
— Ты что, с ума сошёл? — потрясённым голосом ответил
— Почему — с ума? — возразил Таратура. — Сейчас президентов как нерезаных собак.
— А я-то обрадовался! — перебил Честер. — Понимаешь, увидел президента с его Кларой и думаю…
— Подожди, Фред, — ничего не понял Таратура, — какого президента? Где?
— Здравствуйте, — сказал Фред. — Начнём всё сначала. Я сижу в «Указующем персте» и наливаюсь пивом за президентский счёт. А президент со своей очаровательной супругой — рядом. Ты понял?
— Не может быть! — воскликнул Таратура и, зажав трубку рукой, быстро сообщил Миллеру и Чвизу невероятный факт. — Старина, ты не ошибаешься?
— Как и в том, что говорю именно с Таратурой, а не с Линдой.
— Спросите его, что сейчас делает президент! — возбуждённо произнёс Миллер. — И как выглядит!
— Кто это у тебя там путается в разговор? — сказал Честер.
— Я звоню от приятеля, — ответил Таратура, энергично показывая знаками Миллеру, чтобы тот говорил тише. — А что делает президент?
— Боюсь, пока мы тут болтаем, он смотает удочки, тем более что я уже успел сказать ему, что он кретин.
— Да ну?!
— Он выдаёт себя за какого-то коммерсанта Бума, и это даёт мне некоторые возможности. Но его Клара, скажу тебе, — это женщина!
— Послушай, старина, я хотел бы взглянуть на них собственными глазами.
— Не успеешь. Они собираются уходить. Ты на машине?
— Задержи их, Фред, ровно на полторы минуты. Я в двух шагах от тебя, мне ходу секунд сто.
— Ну, если так, валяй, я что-нибудь изобрету.
Таратура бросил трубку на рычаг и стремительно поднялся. Но Чвиз сказал:
— Если вы собираетесь туда идти, я посоветовал бы вам обдумать это.
Таратура и сам понимал, что предприятие было рискованным. В охране президента могли быть люди Дорона, знающие Таратуру, и скрыться потом от них будет невероятно сложно. Открывать же место, где прячутся Миллер и Чвиз, равносильно самоубийству.
— Кроме того, какой вообще смысл туда идти? — сказал Чвиз. — Проверять вашего приятеля? Я не думаю, чтобы он обманывал… Но президент — и сидит в каком-то захудалом кабаке, да ещё за одним столом с отставным репортёром!..
— Да, да, господа, — торжествующе произнёс Миллер, — в обычных нормальных условиях такое решительно невозможно. А если это всё же произошло, значит, что-то уже нарушилось. Начинается, господа, начинается!
8. ПОЯВЛЕНИЕ ПЯТОГО
Последней фразой «коммерсанта Бума» было:
— Молодой человек! Образ ваших мыслей представляется мне антипатриотичным и недостойным гражданина великой страны! Но вас прощает ваша молодость! (Хотя Честер, имея за плечами ровно тридцать три года, уже давно не считал себя мальчишкой.)
После этого
А Таратуры всё не было. «Вот болван! — подумал Честер, так как ему пришлось буквально выворачивать себя наизнанку, чтобы задержать президента на лишние десять минут. — Метал бисер, и всё, оказывается, зря!»
Между тем негодование президента и его супруги было отчасти успокоено невероятно экзотическим финалом этого невероятно экзотического дня: поездкой в такси. Как и утром, они тут же остановили машину с тремя синими шашечками на жёлтом фоне и получили возможность ещё раз насладиться потрясающей поездкой.
Президент, право, не мог припомнить, сколько десятилетий назад он в последний раз пользовался такси (и пользовался ли вообще?), и потому вся процедура остановки неизвестной машины с неизвестным шофёром, посадка в неё, когда шофёр не позволил себе даже пошевелиться, чтобы распахнуть дверцу, щёлканье счётчика — решительно всё сделало поездку жгуче любопытной. В своём автомобиле президент ездил обычно с несравненно меньшими удобствами, потому что со всех сторон бывал зажат телохранителями и ужасно потел в тесноте. Тут же было просторно, уютно, не гудел радиотелефон, а шофёр и не думал каменеть от ответственности за судьбу главы государства, поскольку не понимал, что его нога, упёртая в акселератор, держит эту судьбу, образно говоря, в своих руках. Президенту втайне хотелось, чтобы шофёр узнал его, он всё поворачивал к нему лицо и много раз начинал заговаривать, но шофёр лишь мычал в ответ что-то нечленораздельное, явно пренебрегая разговором с этим навязчивым и шустрым пассажиром. Короче говоря, он так и не признал в президенте президента, даже когда они подъехали к усадьбе и потрясённая охрана взяла под козырёк.
Первый человек дома, которого увидел президент, был Джекобс.
— Добрый вечер, Джи, — бодро приветствовал глава государства своего секретаря, поскольку дело действительно шло уже к вечеру, и вдруг добавил фразу, которую сегодня ещё не произносил, ибо ещё не видел Джекобса: — Старина, ты преотлично выглядишь!
Джекобс посмотрел на супругов странно туманным взглядом, потом светло улыбнулся и сказал:
— Господа, весьма польщён, но для всех вас у меня уже нет достойных ответов.
И, закрыв глаза, низко поклонился, чего с гордым Джекобсом никогда не случалось.
— Вы себя плохо чувствуете, Джи? — участливо спросила Клара, и искренняя тревога действительно прозвучала в её голосе.
— Я? — спросил Джекобс и приоткрыл один глаз. — Я-то что! Вы спросите, Клара, как чувствует себя сенат, биржа и генеральный штаб!
Он открыл наконец оба глаза.
— Какие-нибудь новости? — быстро спросил президент.
— О Матерь Божия! — воскликнул старый слуга. — Он ещё спрашивает! Воистину родитель новости узнает о ней в последнюю очередь, поскольку, рожая, не знает, что это — новость, а знал бы, так не стал бы рожать.