Пять шагов по облакам
Шрифт:
Ему бы время выждать, ему бы перестать ей звонить, ему бы делом заняться, которого было так много, что аппарат на столе, желтый конторский телефон советских времен, подпрыгивал от звона, так его распирали те, кому нужен сегодня Василий Артемьев, а он не мог ни на чем сосредоточиться!..
Куда она делась? Ну куда?!.
Сейчас он даже «не мог вспомнить, из-за какой ерунды они поссорились, у него вообще была короткая память на эти дела, он запоминал только то, что было ему дорого, а остальное благополучно забывал.
В
В пылу ссоры он сказал, конечно, «скатертью дорога» и «счастливого пути», и хлопнул дверью, и уехал к себе, и в своей крохотной квартирке, от которой совершенно отвык, быстро и равнодушно напился — чтобы заснуть и спать до утра, ни о чем не думать и ни в чем не сомневаться.
Он спал, пока был пьян, проснулся часов в пять, совершенно трезвый, мрачный и несчастный. Провалявшись до семи, он принял ряд очень мужских решений, которые в общем и целом сводились к одному и тому же — звонить не буду, мириться тоже не буду, пусть сама звонит и мирится!..
Тут-то и обнаружилось, что его жизнь «со знаменитостью» коренным образом отличается от всех предыдущих его жизней! Раньше, приняв такие удобные решения, он им бы и следовал, и наплевать ему было бы, позвонит или не позвонит, помирится или нет.
Поду-умаешь! Найдется следующая лапуля из отдела сбыта, с которой он так же хорошо станет проводить время, как и с предыдущей, из управления делами!
Оказалось, что ему нужно только, чтобы его чертова «знаменитость» объявилась в его телефоне и в его жизни, чтобы все встало на свои места, чтобы перестало кровоточить, потому что кровоточило, да так, что прикоснуться страшно!
Оказалось, что ужас от того, что все может разладиться так легко, так просто, на счет раз, гораздо сильнее гордости, потому что на гордость ему в какой-то момент стало наплевать, а ужас он чувствовал все время.
Оказалось, что ему плохо в его квартире, которую он всегда так любил, где стоит его драгоценная кофейная машина и компьютер! Оказалось, что стены давят, давят прямо на череп, и еще на грудь, и от этого тяжело дышать и хочется подержаться за сердце, чтобы как-то помочь ему.
Утром, переменив свои похвальные и очень мужские решения, он поехал к Мелиссе.
Открыл дверь и понял, что ее нет, так и не прилетела, хотя собиралась вернуться тем же вечером! Когда она была дома, все менялось. От входной двери он чувствовал ее присутствие — запах духов, яблочной шарлотки, чистоты, как будто от свежевыглаженного белья, слышал мерное цоканье клавиш за дверью, где она строчила свои романы, и немыслимую музыку. Она любила тяжелый рок, и Василия Артемьева ее музыкальные пристрастия очень веселили.
Как был, в ботинках и куртке, он прошел в спальню, толкнул в сторону тяжелую дверь гардеробной и заглянул
И весь день пошел насмарку.
Он стал ей звонить примерно с середины дня и теперь не мог остановиться, все звонил и звонил.
Дура чертова, куда она могла деться?! Затесалась сниматься в кино? Присутствовать на открытии зоосада? Участвовать в благотворительном марафоне?! Учить чеченских детей русскому языку? Собирать на Невском деньги в фонд помощи деда Мазая и его зайцев?
Все это с ней вполне могло случиться, любой из вариантов он допускал как возможный.
Потому что она такая. Чокнутая.
Он уехал с работы около восьми часов — после встречи с «украинскими товарищами» начались возлияния, и он должен был присутствовать, хотя бы и без возлияний. Водителя у него не имелось, он всегда ездил за рулем сам, а до Москвы было не слишком близко. Когда воодушевившиеся и породнившиеся металлурги затянули песню, Артемьев решил, что, пожалуй, можно уехать, не возбуждая излишнего любопытства, почему он не пьет и куда это ему так срочно понадобилось, и сел в машину, и завел мотор, и свирепо посмотрел на Мелиссино место, справа.
На сиденье лежали ее темные очки, хотя он сто раз говорил ей, чтоб не оставляла очки на сиденье! Уже была история, когда она села на них и раздавила. На очки наплевать, а порезы они потом долго лечили и страшно веселились, что теперь должны практиковать тантрический секс, ибо человеческий им недоступен по причине того, что до задницы невозможно дотронуться, и что она, как Владимир Ильич Ленин, будет работать, стоя за конторкой!
Вот такая у них была замечательная жизнь, и все разладилось!..
Телефон зазвонил, и он схватил его, как мальчишка, чуть не уронил и почти заплакал от горя, когда оказалось, что звонит Лера Любанова.
— Лер, — рявкнул он, не поздоровавшись, — я еще на работе, так что говори быстрее!..
— Вася, она пропала, — растерянно сказала в трубке Любанова.
Он никогда не думал, что у нее может быть растерянный голос, даже представить себе не мог.
— Я ее встретила здесь, в Питере, в гостинице. У нее температура поднялась, она… в номере лежала. А потом я отошла на встречу, вернулась, а ее нет. Телефон остался, а ее нет!..
— Так, — сказал Василий Артемьев. — Хорошо. А сумка? Она взяла с собой сумку?
— Да нет же, Вася! И не выписалась, и на рецепшен ничего не сказала! Даже билет вот, на столе!
— А эти ее съемки?
— Звонила! — в отчаянии крикнула Лера. — Они сказали, что ее не ждут, что у них все перенеслось и она об этом знает!
— Так, — повторил Василий. — Хорошо. Я сейчас приеду.
— Как? — поразилась Лера. — Мы в Питере, а ты в Москве!
— Ну да, — сказал Василий. — Вот я из Москвы в Питер и приеду.