Пять времен года
Шрифт:
Было около десяти, когда он вернулся в машину, притихший, с измученным бледным лицом. Она посмотрела на него тем же новым, изучающим взглядом, ожидая, что он скажет. «Давай послушаем десятичасовые новости, — устало сказал он. — Если что-то случилось, они сообщат». Но в новостях ничего не было, и она тихо, с какой-то жалостью сказала: «Давай вернемся домой, может быть, он уже там». И Молхо сказал: «Может быть. А мы тут сходим с ума. Тут возле почты есть автомат, давай позвоним домой. — И по дороге на почту сказал ей: — Видишь, что такое дети? Иногда это одно сплошное беспокойство».
Дома не отвечали, и страх вернулся к нему с удвоенной силой. Он бессильно уронил голову на руль, немного посидел молча, потом резко выпрямился и опять завел двигатель. Он решил поехать в Технион и поговорить со своим сыном-студентом. «Я знаю, у него завтра экзамен, — сказал он изумленной Яаре, — но ведь это все-таки его родной брат! — Он поставил машину возле библиотеки Техниона, подумал было, не взять ли Яару на этот раз с собой, но в конце концов решил, что ее еще рано показывать и в очередной раз попросил: — Если ты не возражаешь, я бы
Он встал, слегка потрепал сына по коротко остриженной голове и снова вернулся в ночь, к машине, уже издали видя за стеклом профиль Яары — она выглядела, как призрак, окутанный клубами сигаретного дыма. Он вспомнил увиденные сегодня в кино толпы индийцев, идущих следом за Ганди, и ему вдруг показалось, что Вселенная вокруг него качнулась, переворачиваясь, и из ее складок выпал его младший сын — здоровый и невредимый. «Ты слишком много куришь, — сказал он, садясь за руль. — Кончится тем, что ты отравишься, причем без всякой на то причины. — Она промолчала, только забилась глубже в кресло. — Омри, разумеется, ничего не знает, — сказал Молхо. — После смерти матери они все отдалились друг от друга. — Яара продолжала раздраженно молчать. — Давай съездим на автобусную остановку в центр, — может, он просто застрял там. — Он медленно проехал мимо остановок автобуса в центр Кармеля, но сына там не было, и он повернул к дому, спускаясь на малой скорости. — Может быть, он идет пешком? — предположил Молхо. — Я буду смотреть в свою сторону, а ты смотри в свою, ладно? Если увидишь кудрявого мальчика, похожего на меня, с такой же походкой, скажешь мне».
Когда машина остановилась у дома, она открыла дверцу и хотела уже выйти, измученная этими бесконечными поисками, но Молхо торопливо остановил ее: «Нет, подожди минутку! — первым выскочил из машины, взлетел на ступени и тут же остановился, снова увидев, что в окнах нет света, а его записка все еще белеет на двери, как будто уже стала ее неотъемлемой частью. Он вернулся к машине на подкашивающихся ногах, наклонился к открытому окну и сказал ей: — Его нет. Я не могу сидеть тут и ждать. А вдруг с ним действительно что-то случилось? Ему всего шестнадцать. Его мать убила бы меня! Давай поищем еще немного. Я понимаю, ты устала, но вдруг он просто застрял внизу, на центральной автобусной станции? — Он проглотил странный комок в горле. — Мне страшно, Яара. Если мы его там не найдем, я позвоню в полицию». И на глазах его выступили слезы.
На центральной автобусной станции он настоял, чтобы она пошла с ним, и они прошли по длинному подземному переходу, а потом поднялись на пустынные платформы, освещенные слабым оранжевым светом из окон допоздна открытых кафе и закусочных, миновали ряды запыленных, даже еще теплых и, казалось, дремлющих автобусов; она шла следом, заплетающимся от усталости шагом, ее зеленые глаза отсвечивали теперь отраженным оранжевым светом. Они остановились возле телефонов-автоматов, глядя, как последние автобусы выгружают своих пассажиров с помятыми сном лицами — солдаты с красными от бессонницы глазами, с автоматами на спине, ночные бродяги с рюкзаками. Все они быстро исчезли, словно поглощенные огромными бетонными стенами станции. Они немного постояли, и Молхо время от времени отправлялся к автомату, чтобы в очередной раз позвонить в свою квартиру и снова представить себе, как настойчиво зовет телефон в гулкой пустоте темных комнат.
Они вернулись в машину и поехали назад, но на главном перекрестке он не свернул к дому, а поехал прямо, в сторону главной хайфской больницы Рамбам, перед которой, как обычно, невзирая на поздний час, кипела жизнь — толпились посетители, разгружались машины «скорой помощи», вооруженные охранники досматривали сумки входящих людей. Некоторые входили целыми семьями, неся с собой судки с едой. Над большим входом сверкал одинокий зеленый глаз сигнальной лампы, означавший, что приемный покой работает нормально Из подъехавшей легковой машины вышла молодая беременная женщина на последнем месяце, с веселой гримасой боли на лице, оторвалась от дверцы, точно большой созревший плод, и медленно понесла свой огромный живот в сторону освещенного входа, не дожидаясь мужа, который, припарковав где-то внизу машину, теперь бежал к ней с маленьким чемоданчиком в руках. Молхо на мгновение
Хотя в квартире было по-прежнему темно, но искать было больше негде, и Молхо тоскливо поднялся по ступенькам к двери. И тут он вдруг увидел, что теперь там приклеена новая записка, от соседа. В ней говорилось, что звонила теща, — Габи, оказывается, вернулся в половине одиннадцатого, без ключа, не заметил на дверях никакой записки и поехал ночевать к бабушке, а свой спальный мешок спрятал в кустах за домом, «Ну, что я тебе говорил! — облегченно воскликнул Молхо. — Он не увидел записку! Что ты будешь делать с таким оболтусом?!» Он впустил ее в квартиру, зажег свет, а сам вышел забрать спальный мешок сына — все еще грязный и пыльный, в колючках и саже. Он прижал его к груди и почуял опьяняющий запах недавнего костра. Бесконечное счастье и усталость переполняли его. Он медленно поднялся в дом и увидел, что Яара стоит на балконе и смотрит на вади, словно нарочно отвернувшись. Может быть, обнять ее в знак благодарности? Нет, это может поставить ее в неловкое положение — и он лишь положил руку ей на плечо. «Что ни говори, а в итоге день оказался очень хороший. Жаль только, что мы так испортили тебе вечер — Габи и я». — «Ты ничего не испортил, — сказала она серьезно. — Не чувствуй себя виноватым. Я видела — ты очень боялся за него». — «Да, я действительно боялся, — он захлебывался от волнения, ощущая, как на него накатываются волны усталости, угрожая унести далеко-далеко. — Он заставляет меня чувствовать себя виноватым. Мне тяжело с ним. Он очень страдал, когда мать болела. И он все еще не принял ее смерть». Она слушала его внимательно, то и дело облизывая пересохшие губы с каким-то почти лихорадочным оживлением, как будто вовсе не устала. «Ты иди, иди спать, уже поздно. Тебе тоже пора отдохнуть», — сказал он из последних сил, как будто это уже не он говорил, а кто-то другой в его теле, и пошел по квартире, гася повсюду свет.
Утром он с удовольствием обнаружил, что она все еще спит, повинуясь его полуночному приказу. Он позвонил теще, которая молча выслушала его гневные тирады в адрес Габи, а потом попросила привезти внуку чистую одежду. Долгий сон Яары словно заполнял дом каким-то особым настроением, как то бывало в прежние дни, когда его жена долго спала после тяжелой ночи. Он позавтракал, помыл посуду, забрал газету из почтового ящика и вывесил спальный мешок проветриваться на перилах балкона, потом приготовил себе бутерброды на работу. Дом снова был в его единоличном распоряжении, и он наслаждался своим одиночеством. Под конец он упаковал в нейлоновый пакет чистые вещи для сына, на всякий случай взяв всего по два экземпляра, и, уже совсем приготовившись выйти, вспомнил, как жена просила его не уходить на работу, не попрощавшись с ней, даже если она плохо спала, и легко поскребся в дверь комнаты Яары, а не услышав ответа — приоткрыл. Она не почувствовала, как он вошел. Он сел на кровать и осторожно прикоснулся к ней, с удивлением ощутив мягкую округлость ее груди через теплую ткань фланелевой ночной рубашки. «Ну, сегодня ты, кажется, спала по-настоящему!» — весело сказал он. Она испуганно повернула голову, покраснела и, как будто оправдываясь, сказала, что заснула только под утро, а сейчас хочет немедленно встать. «Нет, нет, спи дальше, — удержал он ее, не расспрашивая о причинах бессонницы, как будто это было вполне естественным. — Я подскочу на несколько часов на работу и в обед вернусь. Если захочешь выйти, ключ от дома на кухонном столе, и газета тоже. Чувствуй себя как дома, бери все, что есть в холодильнике, можешь сварить, если хочешь. Мне кажется, сегодня есть какие-то утренние фильмы по телевизору. Я вернусь в час, самое большее, ты меня подожди».
По пути на работу он заехал в дом престарелых, чтобы отдать сыну вещи. Теща уже ждала его возле бассейна, одна, в большой помятой соломенной шляпе с красными стеклянными вишнями на ней. Ее палка лежала рядом. Она выглядела слабой и утомленной, ее глаза глубоко запали. Она спустилась сюда специально, чтобы он не поднялся наверх и не разбудил Габи своими упреками. «Нет, сейчас я его ругать не буду, — успокоил ее Молхо. — Я с ним потом посчитаюсь. А сейчас пусть спит, сколько влезет. Знали бы вы, сколько мы его вчера искали!» Он нарочно употребил это неопределенное «мы», не уточняя его впрочем. Ему казалось, что она, с ее проницательностью и умом, уже догадывается, что в последние дни у него завелась новая женщина. Теперь он уже жалел, что не сказал ей об этом раньше. «Нехорошо, что мальчик ходит без часов, — вдруг сказала она. — И без денег». — «Как это „без денег“?» — обиделся Молхо. «Так он говорит», — упрямо повторила она. «Этого не может быть! — воскликнул Молхо. — Я даю ему, сколько он просит, но нельзя же давать без счета, он все теряет».
Он спросил, как она себя чувствует. Она покачала головой: «Это лето добралось и до меня. Сегодня по радио обещали, что скоро будет полегче, но разве можно им верить?!» — «Почему нет? — горячо возразил Молхо. — Им же не платят за их обещания!» Он передал ей нейлоновый пакет, заметив, что принес всего по два. Он подождал, пока две молодые уборщицы закончат убирать в вестибюле, и проводил ее к лифту. «Так ты будешь сегодня весь день на работе?» — неожиданно спросила она. «Нет, только до обеда, — ответил он. — Я взял себе полдня отпуска». Она задумалась о чем-то. Вишни позвякивали на ее соломенной шляпе. Она явно чего-то хотела от него, но так и не осмелилась попросить.