Пятая авеню
Шрифт:
Чтобы как-то выбраться из этой мысленной паутины, он сосредоточился на воспоминаниях о своей матери. Иногда Майклу казалось, что, если бы он мог увидеть ее снова, поговорить с ней, то смог бы понять злость, которая столько лет не отпускала его отца, и разделить ее с ним, понять, насколько оправданна данная отцом клятва.
Но ведь его мама умерла, когда ему было всего три года. Сохранившиеся у него отрывочные воспоминания были лишь незначительными эпизодами из прошлой жизни, затертыми, сгладившимися от времени.
Иногда Майкл все-таки ее вспоминал – как она смеялась, какие игрушки ему дарила, вспоминал красивые полотняные платья,
Майкл закрыл глаза, надеясь, что и его сознание погрузится в темноту.
Он вспоминал…
Вот он ребенок. Отец подходит к нему, расстегивая брючный ремень, и говорит ему своим пропахшим запахом виски голосом, что ему было бы намного лучше, если бы Майкл вообще не родился.
Он вспоминал…
Поздний февральский вечер, метет пурга. Он слышит пьяные рыдания отца из соседней комнаты. Отец снова и снова зовет по имени жену, как будто это может вернуть ее.
Он вспоминал…
Ему восемнадцать лет. Он садится в автобус, направляющийся в Голливуд.
Майклу никогда не забыть тот день, не забыть застоявшийся, пропахший табачным дымом воздух, не забыть нескончаемые часы, проведенные в дороге. Но каждая секунда этого времени была лучше, чем пребывание в заключении, на которое обрек его отец. Когда автобус отъехал от Гранд-централ [31] , он стал Майклом Арчером и дал себе клятву, что его отец никогда снова не станет управлять его жизнью.
31
Центральный железнодорожный вокзал в Нью-Йорке на 42-й улице.
А теперь он изводил себя мыслью о том, как он мог допустить, чтобы это произошло.
Он представил себе…
Оставить и отца, и Нью-Йорк, сесть вместе с Лианой в самолет, улетающий в любую, самую далекую, часть земли и начать все сначала там, где никто их не знает. Но он понимал, что это никогда не случится. Если он это сделает, его отец или Сантьяго найдут их и убьют.
Майкл открыл глаза.
А что, если нет?
Глава 40
Воскресным утром Джордж занялся организацией похорон.
Из своего офиса в «Редман Интернэйшнл» он позвонил в несколько мест. В похоронном агентстве он заказал гроб из красного дерева, богато украшенный и с инициалами «СЕР», выгравированными на каждой стороне. Позвонив флористу, услугами которого часто пользовалась дочь, он заказал несколько десятков роз для украшения церкви и для могильного венка.
Он обзвонил близких друзей и родственников, сообщив им время и место прощания и погребения. После этого Джордж Редман застыл в кресле, стараясь принять то, что сейчас было немыслимо и невозможно. После смерти родителей Джорджу не доводилось заниматься таким сугубо личным делом. Он словно онемел, утратил свободу и при этом не ощущал своего присутствия – ему казалось, что он просто стоит в стороне и как сторонний наблюдатель смотрит на тот ад, в котором оказался какой-то другой человек, хотя умом и понимал, что все это случилось именно с ним.
Хотя совет директоров настаивал на подписании окончательных документов с «УэстТекс» и Ираном во вторник, он выбросил из головы все дела, связанные с поглощением компании, не желая
Редман перешел в кабинет своей старшей дочери.
Когда он оказался там, ему на миг показалось, будто Селина все еще приходит в эту комнату каждое утро. Это место все еще хранило следы ее присутствия. Он был так горд, что дочь работает вместе с ним, прямо в соседнем кабинете. Если какое-либо дело шло особенно хорошо или, наоборот, тормозилось, то они нередко общались между собой, перекрикиваясь через стену. При мысли об этом у Джорджа сжалось горло.
Он подошел к ее письменному столу.
Так же, как и он сам, его дочь не отличалась склонностью к аккуратности. Ее стол был заставлен множеством пустых пластиковых кофейных чашек и коробок из-под еды. Там же лежала груда папок с документами, касающимися присоединения компании «УэстТекс», а на углу столешницы стояла фотография в серебряной рамке, на которой они были сняты вдвоем. Они, отец и дочь, стояли перед новым зданием «Редман Интернэйшнл», улыбающиеся – ведь для них это был один из величайших моментов в жизни. Вместе они непобедимы. Вместе они могут свершить очень многое.
А что от него останется без нее?
Кто-то постучал в дверь. Джордж обернулся и встретился глазами с Элизабет, стоящей в дверном проеме. Она была в простом черном платье. Ее лицо с поджатыми в тонкую линию губами выглядело торжественно-печальным. Она казалась ему сейчас чем-то вроде призрака, словно все происходящее не было реальностью.
Гордая, безупречная осанка и мертвые неподвижные глаза. Его жена, подняв голову, сказала:
– Я готова.
Посещение квартиры своей дочери было для Джорджа и Элизабет наверняка самым тяжелым делом, какое выпадало им в жизни. Они смотрели вокруг, и им казалось, что Селина просто уехала на уик-энд и вот-вот вернется. Переходя из комнаты в комнату, они бросали взгляд на некогда дорогие Селине вещи и не понимали, как смогут прожить остаток своих жизней без нее.
Они оказались в ее спальне.
Элизабет подошла к просторному стенному шкафу, а Джордж в это время осматривал комнату. Постель была не убрана, а шторы задернуты, не пуская в комнату свет затянутого тучами неба. Позади себя он услышал скрежет проволочных плечиков-вешалок, быстро скользящих по металлическому стержню.
– Я думаю, ее нужно одеть в красное, – обратилась к нему Элизабет. – Селина всегда любила красное. Это был ее самый любимый цвет, – эти слова были произнесены странно безразличным голосом. Впечатление от этого усиливалось скрежетанием проволочных вешалок.
Джордж повернул голову в сторону стенного шкафа. Нахмурившись, он сказал, что помнит это.
– Или в белом, – предложила его жена. – Она мне всегда нравилась в белом.
– Элизабет…
– Никогда не думала, что у Селины столько нарядов, – сменила тему Элизабет. – В этом она не похожа ни на меня, ни на сестру. Я всегда считала ее минималисткой. Но ты только посмотри! Здесь намного больше нарядов, чем у Лианы или у меня.
Подойдя к жене, Джордж встал за ее спиной.
– Я думала, что нам хватит минуты на то, чтобы выбрать для нее что-нибудь подходящее, и мы сможем быстро уйти отсюда. – Элизабет снова передвинула вешалки с платьями по стержню – снова раздался скрежет металла о металл. – А это оказалось намного труднее, чем я себе представляла.