Пятая зима магнетизёра
Шрифт:
— Когда речь идет о хорошем и справедливом деле, ничто не может быть слишком скандальным, — ответил на это Мейснер.
Слух очень быстро распространился по городу. Не прошло и часа после моего возвращения, как жена пришла ко мне сообщить, что Мейснер бросил вызов городским врачам.
Я сказал ей, что это вовсе не так. Она выслушала мой рассказ, но, по-моему, он ее не слишком убедил.
Теперь в Зеефонде появилась новая тема для разговоров. Я так и слышу голоса, любопытные, злорадные, торжествующие. Мои симпатии должны были бы быть на стороне Мейснера, но пока что мне просто жалко Штайнера. Ведь неудачу потерпел
Женщине от его лечения стало хуже. Лечение Мейснера ей поможет. Я в этом уверен. Штайнер в этом уверен. И тверже всех в этом уверен Мейснер.
Моя дочь снова стала играть. Я слышу сквозь пол звуки ее любимой си-бемоль-минорной сонаты — примиряющие, печальные, прибежище от моих мыслей. Я крепко зажмуриваю глаза и слушаю.
26 января
Вчера я вместе со Штайнером обследовал мадам Кайзер. Утром у нее опять были конвульсии, причем, несмотря на это, она порывалась встать с постели и танцевать. Боли, по ее словам, меньше не стали.
Штайнер долго смотрел на нее, не говоря ни слова. Пациентка теперь спокойно лежала в кровати, отвернувшись от нас. Она еще не старая и нельзя сказать, что непривлекательная. Мы спросили ее, не почувствовала ли она облегчения после пиявок; она ответила — нет.
Другого ответа мы и не ждали.
Опухоль не уменьшилась. Штайнер еще раз произвел внутренний осмотр, но ничего нового не обнаружил. После чего мы ушли.
На обратном пути Штайнер был в угнетенном состоянии духа.
— Это станет триумфом шарлатанства, — с горечью сказал он. — Мейснер будет казаться еще большим чудотворцем, чем теперь: весь город будет лежать у его ног. Да что там город. Это пойдет и дальше. Шарлатанство заразительно, при дурном обороте дел ничто его не остановит. Оно будет жить долго и отравит многих.
— Если женщина поправится, значит, он все-таки содеет доброе дело, — заметил я.
— Ее болезнь непонятна, — ответил на это Штайнер. — Исходить мы можем только из того, что есть опухоль, и еще из того, что говорит сама пациентка. Она радуется нашему приходу. Внимание, которое она к себе привлекает, — отрава для этой женщины.
Тогда я спросил Штайнера, как он может называть шарлатаном человека, который спас мою дочь, — не считает ли он сомнительным и ее выздоровление.
Штайнер не ответил прямо на мой вопрос, но продолжал, словно беседуя сам с собой:
— Слишком легко у него все получается. Он обращается к обманщику, который кроется в каждом из нас.
Тогда я решительно прервал его, заявив, что не намерен дальше терпеть, чтобы Мейснера называли обманщиком, — он этого не заслужил. Штайнер посмотрел на меня и улыбнулся.
Вернувшись, домой, я долго размышлял над его словами. Он ослеплен яростью, которую вызывает у него этот удачливый чудодей. В не поддающихся контролю силах — а Штайнер прав, они кроются в каждом из нас — он видит опасность, угрозу. Тут он, несомненно, ошибается. Вспомним, как много добра делает Мейснер! Он не стремится к личной славе, он хочет только, чтобы его идеи получили распространение и послужили всему человечеству. Вспомним, как он вылечил мою дочь.
Штайнер спросил меня также, как это я, неверующий, так легко мог стать жертвой шарлатанства в медицинском обличье.
Я сделал вид, что не понял натянутого сопоставления
30 января
Мейснер уже официально заявил, что лечение, которое проводил Штайнер, оказалось неудачным и теперь он сам собирается заняться мадам Кайзер.
Огромный интерес, который в последнее время возбуждает этот случай, и рассуждения о том, каким образом возьмется за дело Мейснер, привели к тому, что увеличился приток желающих записаться на обычные сеансы Мейснера. Говорят также, что он сильно повысил плату за лечение. Теперь только самые состоятельные посещают его вечерние приемы. Такое развитие событий мне не нравится.
Я предпочел бы устраниться от участия в этом деле. Но Мейснер заявил, что я должен присутствовать при лечении как медицинский контролер. Штайнер косвенным образом тоже подтолкнул меня к тому, чтобы я присутствовал при лечении.
Вот почему я не отказался. В каком-то смысле я чувствую, что Мейснер — моя последняя надежда, спасение от моего равнодушия, рука помощи, протянутая мне, чтобы я вышел из своего оцепенения.
Даже если Штайнер прав, значит, именно теперь я нуждаюсь в обмане, притворстве и шарлатанстве. Света без тени не бывает.
2 февраля
Вчера Мейснер начал свое лечение. Я при этом присутствовал.
Во время лечения я записывал все, что происходит.
Я чувствую постоянную необходимость заносить в отчет все. Все.
Шесть часов пополудни. Присутствуют: повитуха, служанка мадам Кайзер, мадам Стройвер, банщик Педерсен, граф фон Дренерт, господин Левийн, Мейснер и я сам.
Сначала мы собрались в комнате, прилегающей к той, где находилась пациентка. Мейснер заявил, что намерен погрузить больную в так называемый магнетический сон. Во время этого сна у нее возникнет потребность заглянуть в себя, и благодаря магнетическому состоянию, которое поддерживается поглаживаниями, она сможет это сделать. И тогда, возможно, она предскажет, какого рода лечение поможет ей избавиться от болезни.
Мы слушали его затаив дыхание.
После чего вошли к больной.
Мейснер подошел к ней и присел на край кровати, ни словом не объяснив женщине, что он намерен с ней делать. Потом положил руку ей на лоб, словно проверяя, нет ли жара. Так же непринужденно он погладил ее по лбу над бровями, после чего веки женщины дрогнули, глаза закрылись; так обычно вели себя пациенты при погружении в магнетический сон. После чего Мейснер несколько раз провел рукой по ее груди и по телу, задержав, наконец, руку на ее сердце. Пациентка лежала теперь совершенно спокойно. Она медленно дышала, черты лица разгладились. Когда она проспала десять минут, Мейснер спросил:
— Вам легче?
Склонившись над ней, он говорил очень тихим голосом, но при этом так внятно, что все присутствовавшие в комнате его слышали.
— Да, — без колебаний ответила пациентка так же внятно. При этом она продолжала лежать с закрытыми глазами и, без сомнения, спала. А потом, не ожидая его дальнейших вопросов, сказала:
— Я все слышу и вижу все совершенно ясно, даже себя и свои внутренности.
— Каким образом надо лечить вашу болезнь? — спросил Мейснер.
Ответ последовал без промедления: