Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
Шрифт:
О Боже! и второй сын, этот милый мальчик, погиб бесследно, как и старший, на утонувшем корабле… Сердце разрывалось от отчаянья и горя, и утешать друг друга нам было нечем. Дома мы были только вдвоем с женой; дочь Ольга была в то время, кажется, в отъезде, она гостила в Брянске у сестры Наташи.
Но, как утопающий за соломенку хватается, так и у меня блеснул слабый луч надежды: авось с «Паллады» кто-нибудь спасся, и я поехал в Морской Генеральный Штаб узнать подробности катастрофы. Там встретил меня адмирал Русин (в 1905 году плавал у меня на Балтийской эскадре, командуя «Славой») и, угадав, зачем я приехал, обнял меня и стал утешать. Он лично знал моего Жоржа, когда тот, еще мальчиком, приезжал ко мне в 1905 году на «Славу», а потом 6 лет в Морском Училище адмирал Русин, будучи директором, опекал Жоржа из дружбы ко мне.
В 1 ч 15 мин дня я, находясь на мостике в рубке, услышал впереди себя потрясающий двойной взрыв, и подбежав к краю мостика, увидел впереди высокий черный столб воды и дыму на месте, где был корпус „Паллады“, и когда столб упал, то на поверхности моря пенилась вода от выходивших пузырей пара и дыму. Ни плавающих людей, ни обломков на воде уже не было. От момента взрыва до моего подхода к этому месту прошло не более двух минут. В этот момент я увидел у себя за кормой пузырный след проскочившей мины Уайтхеда. Я сделал залп из всех орудий по тому месту, откуда шел выстрел, полагая нахождение там подводной лодки. Наши миноносцы, услышав взрыв, вернулись сюда, но подбирать им было нечего, так как от „Паллады“ не было остатков».
Такое молниеносное разрушение корабля без остатков представляет исключительный случай. Его можно объяснить лишь случайностью, что мина взорвалась под минным или пороховым погребом и произвела детонацию взрывчатых запасов, да еще и котлов с высоким давлением пара. Из наших минных опытов и из японской войны известно, что корабль, получив минную пробоину, способен долго еще бороться. Например, «Петропавловск» только через 17 минут опрокинулся и затонул. Затем наши суда в ночь после Цусимкого боя, подорванные минами, долго держались на воде, и на некоторых судах почти все команды были спасены на шлюпках,
Этот рапорт отнял последнюю слабую надежду на чье-либо спасение. Я из Штаба вернулся домой… Жена в передней ждала меня, в ее прекрасных больших глазах стояли две капли невысохших слез; луч слабой надежды блеснул в ее печальном трепетном взгляде, которым она молча вопрошала меня. Но этот луч мгновенно погас и сменился взрывом горького отчаяния, когда она прочла в моих глазах выражение безвыходного горя…
Мичман Г. Г. Цывинский
Бедный мальчик! Он не испытал еще радостей жизни и со школьной скамьи прямо попал в бой.
Нет над его прахом ни креста, ни могилы; от него остался лишь фотографический снимок, случайно снятый в Ревеле. Меня до сих пор мучает совесть, что мы так мало его баловали. Он всегда оставался на втором плане, так как его юность протекала в то время, когда я был отвлекаем революцией 1905–1906 года, бунтами на судах и эскадрах, черноморской службой и целым рядом важных дел и служебных поручений, беспрерывно следуемых одно за другим.
На следующий день в Адмиралтейском соборе была панихида по погибшим на крейсере «Паллада», то была первая жертва в эту войну. Собор был переполнен: тут были высшие представители флота, адмиралы, и многие с женами, Морской министр, родные погибших, от Царя депутатом приехал адмирал Нилов, великие князья Александр Михайлович и Кирилл Владимирович и много военных и морских чинов. Нам с женой выражали все сочувствие, но эти слова утешения не могли, конечно, успокоить наших раздерганных нервов. Адмиральша Макарова приехала к нам на дом. В Ревеле я нашел две открытки, посланные сыном за несколько дней до взрыва «Паллады». Он в них сообщал о перестрелке с немецкими судами. Я заехал к фотографу взять его снимки. Хозяйка ателье, она же ретушерка, очень сочувственно отнеслась к моему горю
В октябре Турция скинула маску и открыто приняла участие в войне в союзе с Германией, закрыла Босфор и Дарданеллы, в которых хозяйничали немцы во главе с Гольц-пашей, Россия потеряла все пути морского сообщения со своими западными союзниками, теперь остался только один Архангельск. Все боевые припасы шли к нам через Архангельск. Наш завод «Парвияйнен», связанный с заводом «Greusot», получал оттуда сталь для снарядов. Мне было поручено вести дела транспорта в Управлении военных сообщений. Я имел знакомства и успешно доставал целые маршрутные поезда, как из Архангельска, так равно и из Харькова, откуда получался уголь для всех заводов, работающих на оборону. Таких заводов в одном Петербургском районе несколько сот, поэтому можно себе представить, сколько было конкурентов на вагоны. Наш завод еще имел возможность получать снарядную сталь из Швейцарии потому, что наш директор-распорядитель фин О.О. Брунстрем имел хорошие связи со шведскими металлургическими заводами.
27 октября пришел в Архангельск пароход из Бордо и привез нам несколько тысяч стальных болванок от «Greusot», каждая по 60 пудов весу, и я отправился в Архангельск.
Здесь я хочу обратить внимание, в какое критическое положение попала Россия благодаря закрытию обоих морей и слабому развитию внутренних путей сообщения. Имея фронт длиною в 2000 с лишком верст с 5-миллионной армией, вооруженной скорострельной артиллерией и пулеметами, расходовавшими миллионы снарядов и пуль, нужно было питать его собственными средствами страны, а этих средств было очень мало. Донецким углем до войны снабжались только Черноморский флот и металлургические заводы юга России, а весь Балтийский флот и заводы северного района питались английским углем (а Московский район работал частью на нефти и частью на донецком угле).
Всем было известно, что Германия готовится к войне на оба фронта, о ее плане войны писалось в военных журналах, заграничных и русских. Все державы Европы старались от нее не отстать, Германия выжидала только удобного случая, чтобы начать войну. Одна лишь Россия, по всегдашней беспечности, была и теперь не готова к войне, Исключение из этой общей российской беспечности составлял адмирал Макаров, погибший, к несчастью, в Артуре в 1904 г; у него в рабочем кабинете крупными буквами стоял плакат «Помни войну!», и он всею своею деятельностью держался этого лозунга.
Так было перед всеми последними войнами: японской, турецкой и крымской. И вот теперь, когда наши западные союзники посылали нам в помощь боевые припасы, то все это шло в один только Архангельск, закрытый полгода льдами, а из Архангельска далее, до самой Вологды, шел один только путь — узкоколейная старая дорога (с разбитым подвижным составом), построенная когда-то на свой страх и риск Мамонтовым для подвоза к московскому рынку рыбных продуктов из Белого моря. Драгоценные военные грузы приходилось перегружать в Вологде на ширококолейные пути. Только на второй год войны, когда русской армии пришлось очень круто, тогда догадались строить новую дорогу к незамерзающему Мурману. Постройку вели инженеры Горячковский, Трегубов, Истомин и мой зять В.Н. Дмитриев, вызванные из Сибири, где они строили Средне-Амурскую дорогу. Постройка шла наспех: по снежным пустыням, по тундрам прокладывались рельсы, местами прямо на снег. Из Петербурга путь шел на Петрозаводск, на Кемь и Кандалакшу (у берега Белого моря), затем на Дальний Север к устью реки Колы; там и был Мурман — незамерзающий порт (благодаря Гольфстриму).
В широком устье Северной Двины, на правом берегу, расположен г. Архангельск и порт с пристанями и пакгаузами, куда с пришедших судов выгружаются грузы, а вокзал железной дороги, по какому-то капризу, построен на левом берегу с мелким песчаным пляжем, куда большие суда приставать не могут. И вот грузы приходится с городского берега вторично перегружать на мелкие шаланды и тащить их за три мили к вокзалу, и там бросить их на песчаный берег без пристаней. Движению шаланд мешал ледоход, шедший в то время уже по реке. За ночь река замерзала, и на утро ледоколы ломали лед.