Пятьдесят оттенков свободы
Шрифт:
— Сделаю. — Он серьезен. Вот черт. Совершенно серьезен. — У меня есть разрешение твоего отчима. — Он ухмыляется.
Да он дразнит меня! Я бросаюсь на него, и он изворачивается так, что я падаю на кровать и в его руки. Когда я приземляюсь, боль прошивает грудную клетку, и я морщусь.
Кристиан бледнеет.
— Веди себя прилично! — в сердцах выговаривает он мне.
— Прости, — бормочу я, гладя его по щеке.
Он трется о мою ладонь и нежно целует ее.
— Ей-богу, Ана, у тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранения. — Он тянет вверх край моей майки, затем
— Нет, — шепчет он.
Что?
— Не смотри на меня так. Я видел синяки. И ответ «нет». — Голос его тверд, и он целует меня в лоб.
Я ерзаю.
— Кристиан, — хнычу я.
— Нет. Ложись в постель. — Он садится.
— В постель?
— Тебе нужно отдыхать.
— Мне нужен ты.
Он закрывает глаза и качает головой, словно это требует от него огромного усилия воли. Когда снова открывает их, глаза его горят решимостью.
— Просто сделай так, как тебе говорят, Ана.
Я испытываю соблазн снять с себя всю одежду, но потом вспоминаю синяки и понимаю, что ничего у меня не выйдет.
Неохотно киваю.
— Ладно. — И намеренно преувеличенно надуваю губы.
Он улыбается.
— Я принесу тебе ланч.
— Будешь готовить? — удивляюсь я.
Он, к его чести надо сказать, смеется.
— Разогрею что-нибудь. Миссис Джонс наготовила целую кучу еды.
— Кристиан, давай я. Я прекрасно себя чувствую. Уж если я хочу секса, то стряпать точно смогу. — Я неуклюже сажусь, стараясь не морщиться от боли в ребрах.
— В постель! — Глаза Кристиана вспыхивают, и он указывает на подушку.
— Присоединяйся ко мне, — бормочу я, жалея, что не одета во что-нибудь более соблазнительное, чем спортивные штаны и майка.
— Ана, ложись давай. Быстро.
Я сердито смотрю на него, встаю и даю штанам бесцеремонно упасть на пол, при этом сверля его сердитым взглядом. Он откидывает одеяло, и уголок его рта весело подергивается.
— Ты слышала, что сказала доктор Сингх. Она сказала — отдых. — Голос его мягче.
Я забираюсь в постель и в расстройстве складываю руки.
— Лежи, — говорит он, явно довольный собой.
Я недовольно хмурю брови.
Куриное рагу миссис Джонс, без сомнения, одно из моих любимых блюд. Кристиан ест вместе со мной, сидя со скрещенными ногами посреди кровати.
— Это было очень хорошо разогрето. — Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ. Я наелась до отвала, и меня клонит в сон. В этом и состоял его план?
— Ты выглядишь усталой. — Он убирает мой поднос.
— Я и правда устала.
— Хорошо. Спи. — Он целует меня. — Мне надо поработать. Я буду здесь, если ты не против.
Я киваю, безуспешно борясь со сном. Кто бы мог подумать, что куриное рагу может быть таким утомительным.
За
Он сжимает какие-то бумаги, лицо мертвенно-бледное.
О господи!
— Что случилось? — тут же спрашиваю я, садясь и не обращая внимания на протестующие ребра.
— Уэлч только что ушел.
Черт.
— И?
— Я жил с этим подонком.
— Жил? С Джеком?
Он кивает, глаза широко открыты.
— Вы родственники?
— Нет. Слава богу, нет.
Я подвигаюсь и откидываю одеяло, приглашая его ко мне в постель, и, к моему удивлению, он не колеблется. Сбрасывает туфли и забирается в кровать. Обняв меня одной рукой, сворачивается и кладет голову мне на колени. Я потрясена. Что это?
— Я не понимаю, — бормочу я, теребя его волосы и глядя на него. Кристиан закрывает глаза и хмурит брови, словно пытается вспомнить.
— После того как меня нашли со шлюхой-наркоманкой, но прежде, чем я стал жить с Карриком и Грейс, я находился на попечении штата Мичиган. Временно жил в приемной семье. Но я ничего не помню о том времени.
У меня голова идет кругом. Еще одна приемная семья? Это новость для нас обоих.
— Как долго? — шепчу я.
— Месяца два. Я не помню.
— Ты говорил об этом со своими родителями?
— Нет.
— Быть может, стоит. Возможно, они могли бы заполнить пробелы.
Он крепко обнимает меня.
— Вот, — он вручает мне бумажки.
Оказывается, это две фотографии. Я протягиваю руку и включаю прикроватную лампу, чтобы как следует рассмотреть их. На первом снимке — обветшалый дом с желтой дверью и большим остроконечным окном в крыше. У него еще крыльцо и маленький дворик. Ничем не примечательный дом.
На втором фото запечатлена семья, на первый взгляд обычное семейство «синих воротничков» — муж с женой, как мне кажется, и их дети. Взрослые оба одеты в застиранные синие футболки. Им, должно быть, за сорок. У женщины зачесанные назад светлые волосы, а у мужчина подстрижен под «ежик», но они оба тепло улыбаются в камеру. Мужчина обнимает за плечи недовольную девочку-подростка. Я смотрю на каждого из детей: двое мальчиков — близнецов лет по двенадцати, оба с рыжими волосами, широко улыбаются в камеру; еще один мальчик, поменьше, рыжевато-русый, сердито насупился; а за ним прячется сероглазый малыш с медными волосами. С большими испуганными глазами, одетый в разномастную одежду и сжимающий грязное детское одеяльце.
О господи.
— Это ты, — шепчу я, и сердце мое подскакивает к горлу. Я знаю, что Кристиану было четыре года, когда умерла его мама. Но этот ребенок выглядит меньше. Должно быть, он сильно недоедал. Я заглушаю всхлип, когда на глазах выступают слезы. Ох, мой милый Пятьдесят Оттенков!
Кристиан кивает.
— Да, я.
— Уэлч привез эти фотографии?
— Да. Я ничего этого не помню. — Голос его ровный и безжизненный.
— Не помнишь? Что же тут удивительного, Кристиан? Ты же был еще совсем маленьким. Тебя это беспокоит?