Пятьдесят оттенков свободы

Джеймс Эрика Леонард

— Вот черт.

— Именно, — натянуто отзывается Кристиан.

Я пытаюсь вспомнить Джека в офисе. Всегда ли он был психом? И как он, интересно, собирался это провернуть? То есть, конечно, он тот еще слизняк, но чтобы настолько ненормальный?

— Я не понимаю зачем, — бормочу я. — Нелепость какая-то.

— Знаю. Полиция копает глубже, и Уэлч тоже. Но мы думаем, что это как-то связано с Детройтом.

— С Детройтом? — Я озадаченно смотрю на него.

— Да. Что-то там есть.

— Все равно не понимаю.

Кристиан приподнимает

голову и смотрит на меня бесстрастно.

— Ана, я родился в Детройте.

Глава 12

— Я думала, ты родом отсюда, из Сиэтла, — говорю я. В голове — полный сумбур. Какое отношение это имеет к Джеку?

Кристиан убирает руку с лица, протягивает ее назад и хватает одну из подушек. Кладет себе под голову, откидывается на спину и смотрит на меня настороженно. Через минуту качает головой.

— Нет. Нас с Элиотом усыновили в Детройте. Мы переехали сюда вскоре после моего усыновления. Грейс хотела жить на Западном побережье, подальше от востока с его стремительной урбанизацией. Она получила работу в Северо-западной больнице. Я плохо помню то время. Миа удочерили уже здесь.

— Так Джек из Детройта?

— Да.

Ой…

— А откуда ты знаешь?

— Я изучил его анкетные данные, когда ты пошла работать на него.

Кто бы сомневался.

— Значит, у тебя и на него есть досье? — усмехаюсь я. — Этакая папочка…

Кристиан кривит рот, скрывая улыбку.

— Думаю, она светло-голубая. — Он продолжает теребить мои волосы. Мне приятно и комфортно.

— И что же в этой папке?

Кристиан моргает. Протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке.

— Ты действительно хочешь знать?

— Неужели все настолько плохо?

Он пожимает плечами.

— Бывало и похуже, — шепчет он.

Нет! Неужели он имеет в виду себя? Перед глазами — маленький Кристиан, грязный, напуганный и потерянный. Я обнимаю его, прижимаюсь крепче, натягиваю на него простыню и ложусь щекой ему на грудь.

— Что? — спрашивает он, озадаченный моей реакцией.

— Ничего.

— Нет уж. Давай признавайся, в чем дело?

Я поднимаю глаза, оцениваю его встревоженное выражение и, вновь прильнув щекой к груди, решаю рассказать.

— Иногда я представляю тебя ребенком… до того, как ты стал жить с Греями.

Кристиан застывает.

— Я говорил не о себе. Я не хочу твоей жалости, Анастейша. С тем периодом моей жизни давно покончено.

— Это не жалость, — потрясенно шепчу я. — Это сочувствие и сожаление — сожаление о том, что кто-то способен сделать такое с ребенком. — Я перевожу дух: живот как будто перекручивает, слезы вновь подступают к глазам. — С тем периодом твоей жизни не покончено, Кристиан, как ты можешь так говорить? Ты каждый день живешь со своим прошлым. Ты же сам мне сказал: пятьдесят оттенков, помнишь? — Мой голос едва слышен.

Кристиан фыркает и свободной рукой гладит меня по волосам, но молчит, и напряжение остается при нем.

— Я

знаю, что именно поэтому ты испытываешь потребность контролировать меня. Чтобы со мной ничего не случилось.

— И, однако же, ты предпочитаешь бунтовать, — озадаченно ворчит он, продолжая гладить меня по голове.

Я хмурюсь. Вот черт! Неужели я делаю это намеренно? Мое подсознание снимает свои очки-половинки, покусывает дужку, поджимает губы и кивает. Я не обращаю на него внимания. Ерунда какая-то. Я ведь его жена, не его саба, не какая-нибудь случайная знакомая. И не шлюха-наркоманка, какой была его мать… черт. Нет, не надо мне так думать. Вспоминаю слова доктора Флинна: «Просто продолжайте делать то, что делаете. Кристиан по уши влюблен… это так приятно видеть».

Вот оно. Я просто делаю то, что делала всегда. Разве не это в первую очередь привлекло Кристиана?

Сколько же в нем противоречий!

— Доктор Флинн сказал, что я должна тебе верить. Мне кажется, я верю… не знаю. Возможно, это мой способ вытащить тебя в настоящее, увести подальше от твоего прошлого, — шепчу я. — Не знаю. Наверное, я просто никак не могу привыкнуть к твоей чересчур бурной реакции на все.

Он с минуту молчит.

— Чертов Флинн, — ворчит себе под нос.

— Он сказал, что мне следует и дальше вести себя так, как я всегда вела себя с тобой.

— Неужели? — сухо отзывается Кристиан.

Ладно, была не была.

— Кристиан, я знаю, ты любил свою маму, и ты не мог спасти ее. Тебе это было не по силам. Но я не она.

Он снова цепенеет.

— Не надо.

— Нет, послушай. Пожалуйста. — Я поднимаю голову и заглядываю в серые глаза, сейчас парализованные страхом. Он затаил дыхание. Ох, Кристиан… У меня сжимается сердце. — Я не она. Я гораздо сильнее. У меня есть ты. Ты теперь намного сильнее, и я знаю, что ты любишь меня. Я тоже люблю тебя.

Между бровей у него появляется морщинка, словно мои слова — не то, чего он ожидал.

— Ты все еще любишь меня? — спрашивает он.

— Конечно, люблю. Кристиан, я всегда буду любить тебя. Что бы ты со мной ни сделал. — То ли это заверение, которое ему нужно?

Он выдыхает, закрывает глаза, но в то же время крепче обнимает меня.

— Не прячься. — Приподнявшись, я беру его руку и убираю с его лица. — Ты всю жизнь прятался. Пожалуйста, не надо больше, не от меня.

Он недоверчиво смотрит на меня и хмурится.

— Прятался?

— Да.

Он неожиданно переворачивается на бок и подвигает меня так, что я лежу рядом с ним. Протягивает руку, убирает волосы с моего лица и заправляет за ухо.

— Сегодня ты спросила, ненавижу ли я тебя. Я не понимал почему, а сейчас… — Он замолкает, глядя на меня так, словно я — полнейшая загадка.

— Ты все еще думаешь, что я ненавижу тебя? — недоверчиво спрашиваю я.

— Нет. — Он качает головой. — Теперь нет. — На лице написано облегчение. — Но мне нужно знать… почему ты произнесла пароль, Ана?