Пятьдесят оттенков темноты
Шрифт:
Сегодня это звучит обыденно, туда едут все, кто не может позволить себе что-то получше, но в 50-м Майорка все еще была неиспорченным, практически неизвестным средиземноморским островом. Я с трудом представляла, где это. Они поедут в Форментор, где отдыхают звезды французского кино. Дом Веры? То есть «Лорел Коттедж»? Нет, они ничего не слышали о планах его продажи. Трубку взяла Иден, начав с того, что задала какой-то вопрос из кроссворда. Нет, ей не кажется, что Вера обязана продавать дом. Пусть подумает. Она, Иден, скажет Вере, чтобы та подумала, а после возвращения с Майорки они смогут еще раз все обсудить.
— Теперь, став богатой, Иден не хочет забивать свою маленькую хорошенькую головку делами сестры, — сказала моя мать.
Отец в ярости скомкал письмо и бросил в огонь — вот почему оно не сохранилось.
Тот телефонный звонок принес мне некоторое облегчение.
15
Каждые несколько недель мы с Хелен навещаем Джеральда. Он на семь лет младше Хелен, но выглядит старой развалиной, пускает слюни, ничего не слышит, несмотря на слуховой аппарат, и весь день сидит в инвалидном кресле, тогда как Хелен вихрем влетает в его комнату, ее движения по-прежнему быстры и грациозны, слух остер, и только глаза слегка затуманены, так что ей приходится напрягать зрение, чтобы узнать тебя, и в прошлый наш визит она сначала обратилась к другому старику, перепутав его со своим зятем.
Я не очень понимаю, зачем туда хожу. Джеральда я знала очень плохо, да и то в те времена, когда он был мужем моей тетки. Он так и не женился на женщине, о которой писал Вере, когда просил развода. Вероятно, смертная казнь через повешение оказалась для нее непреодолимой преградой, и о браке с вдовцом Веры Хильярд не могло быть и речи. Это было слишком для всех нас, вынудило меня в панике выйти замуж, отпугнуло любовника Патриции, убило (по утверждению Хелен) генерала и разрушило все, что еще оставалось от брака моих родителей, превратив их в чужих людей, которые почти не разговаривали друг с другом. Однако Хелен никогда не теряла связи с Джеральдом. Разумеется, они знакомы с давних времен, когда Джеральд был младшим офицером, еще до его встречи с Верой. Оба одинокие и в каком-то смысле отверженные, они иногда встречались в Лондоне. Когда Джеральд отдал Фрэнсису дом, купленный им в районе Хайгейт, и поселился в Бэронс-хоум, пансионе для отставных офицеров, Хелен стала приезжать к нему раз в неделю. Джеральд выбрал Бэронс-хоум потому, что тот находился на Бэронс-корт, недалеко от кенсингтонской квартиры Хелен. Теперь она навещает его реже, возможно, из-за преклонного возраста; не исключено также, что я сопровождаю ее потому, что самостоятельные путешествия по Лондону в девяностолетнем возрасте кажутся мне не самой удачной идеей.
Это викторианский дом из красного кирпича с белой облицовкой, выходящий на одну из тех улиц с односторонним движением, по которым транспорт направляется на юг, на другой берег реки. С фасада у него самые толстые двойные рамы, которые мне только приходилось видеть, но с тыльной стороны разбит обширный, обнесенный стеной сад с величественными фиговыми деревьями, которые растут вдоль стен и которым, похоже, нравится пыль и выхлопные газы. В пансионе обитают в основном мужчины, хотя есть и женщины, что меня всегда удивляло. Разумеется, я знала, что во время Второй мировой войны в вооруженных силах служили и женщины, но мне все равно казалось странным, что две из них очутились здесь, среди ветеранов боев в Западной пустыне и героев высадки в Нормандии. Все старики большую часть времени проводят в большой гостиной со стеклянными дверьми, выходящими в сад. Телевизор никогда не выключается, хотя его, по всей видимости, никто не смотрит, разве что урывками; но если вы попытаетесь встать перед ним или выключить его, то услышите шепот и недовольное ворчание. Ничто в комнате не указывает, что эти люди старые солдаты (старые моряки, старые летчики) — тут нет ни карт, ни картин, ни книг о войне. Никто не носит полковых галстуков, не говоря уже о медалях. У одного старика есть крест Виктории, [72] но это самый маленький и застенчивый из всех обитателей пансиона, и однажды я видела, как он встал и заковылял прочь, когда по телевизору начали показывать «Мост слишком далеко». [73]
72
Награда за отвагу.
73
Фильм
Джеральд остался худым, но сильно сморщился; его кожа покрылась морщинами, словно шкура животного, долго пробывшая под водой. У него старческое слабоумие. Он все забыл — не только недавние события, но и то, что случилось в далеком прошлом. Наверное, это хорошо. Как говорит женщина, управляющая этим заведением, ему нравится нас видеть, и наши визиты становятся важными событиями в его жизни, но если это и правда, по Джеральду не догадаешься. Он никогда не улыбается. Все время, пока мы здесь, Джеральд не отрывает взгляда от телевизора. Когда мы входим, приближаемся вплотную и наклоняемся над ним, он на секунду отводит взгляд и произносит:
— А, Хелен!
Меня Джеральд не узнает. Никогда. Он принимает меня за дочь Хелен, но не Патрицию, а другую, чье имя выветрилось у него из памяти. Я пыталась поговорить с ним, но потом оставила попытки. Ему нравится, когда я держу его за руку. Он кладет на колени правую руку ладонью вверх, берет мою руку другой рукой, вкладывает в свою ладонь и довольно крепко сжимает. Мы не расцепляем пальцы до конца нашего с Хелен визита. Джеральд сидит лицом к телевизору, иногда с закрытыми глазами. Я смотрю на пейзаж за стеклянными дверьми: высокие коричневые спины домов и узкие ущелья между ними, редкие красные автобусы и сад, где растут только травы и деревья, достаточно выносливые и уродливые, чтобы выдерживать свинец, выхлопные газы, грязь и недостаток воды. Примерно посередине нашего визита для обитателей пансиона накрывают чай; нам тоже наливают чай, но почему-то ни разу не предлагали пирожное или печенье.
Вчера, когда принесли чай и нам вручили чашки с блюдцами, на которых лежал завернутый в салфетку кусочек сахара, в комнату вошел мужчина и стал оглядываться; как выяснилось, он искал Джеральда, но не сразу узнал его, сидящего в инвалидном кресле меж двух женщин. Узнав, он подошел к нам, такой же неулыбчивый, как отец. Это был Фрэнсис. В последний раз мы виделись двадцать пять лет назад. Тогда я случайно встретила его с женой и детьми, Джайлзом и Элизабет, в открытом театре Риджентс-Парка. Вскоре после той встречи я видела их еще раз, Лиз и детей, но уже без Фрэнсиса, который оставил их и уехал в Южную Америку охотиться за жуками. Фрэнсис опубликовал две научно-популярные книги о жизни насекомых. Я написала ему, поздравляя с успехом одной из них, которая мне понравилась и в которой, как мне казалось, не было ничего от Фрэнсиса, однако он не ответил.
Теперь Фрэнсис стал похож на Веру. Внешность Энтони Эндрюса поблекла, исчезло и очарование Себастьяна Флайда. [74] Он худ до истощения — разве могло быть иначе с такими родителями? — и похож на богомола, хотя, возможно, это сравнение напрашивается из-за его профессии энтомолога. Фрэнсис весь какой-то высохший, сморщенный, потрепанный и поблекший, словно мертвое дерево, лишившееся коры и исхлестанное непогодой. Думаю, я узнала его только потому, что посетитель не мог быть никем другим.
74
Персонаж романа Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед», аристократ.
Хелен переместилась в свободное кресло, уступая ему стул рядом с отцом. Фрэнсис поцеловал Хелен, задержавшись у ее щеки чуть дольше, чем требовал формальный поцелуй. Я вспомнила, что он всегда ее любил. Фрэнсис такой человек, что может приветствовать одну женщину поцелуем, а другую, с которой знаком не хуже, — безразличным взглядом. На нем был серый вельветовый костюм, очень старый и потрепанный, новенькая рубашка, чрезвычайно дорогая, галстук от Пера Спука [75] (я так думаю) и туфли «Трикерс». Он производил впечатление обеспеченного человека, а костюм — это просто причуда богача. Потом Хелен рассказала мне, что Фрэнсис женился второй раз, на вдове миллионера и члена парламента, которого убили в Ирландии. Я спросила, почему она раньше мне об этом не говорила. Забыла, ответила Хелен. А также имя новой жены и все подробности о ней. Но если я спрошу, как звали его первую жену, где они поженились и когда…
75
Норвежский кутюрье.