Пятиэтажная Россия
Шрифт:
Вот, например, два послания от четырех блестящих друзей. Все они приписаны к одному отряду.
«Три спортивных парня хотят познакомиться с девушками с чувством юмора. Я: Рудольф, глаза зеленые, без комплексов, с чувством юмора. Я: Сергей, глаза зеленые, с чувством юмора. Я: Степан, глаза-хамелионы, с чувством юмора. Мы не уроды. Ответим всем».
«Армянин с исключительным ч/ю ищет серьезную подружку с таким же ч/ю. Меня зовут не Давид, но пишите мне на имя Давид».
Так и хочется воскликнуть: да разве можно победить такую страну, где даже заключенные смеются-заливаются, как дети на рождественской елке, а самым важным
В семидесяти (никак не меньше) процентах объявлений ч/ю называется важным, обязательным качеством будущего супруга(и). Да что ж это такое? Отчего дама, живущая в Сарапуле, с двумя детьми, «простая хозяйственная Скорпион» («твоя внешность не имеет значения»), требует от своего суженого наличия ч/ю? Что для нее это ч/ю? Ведь не Петросяна с ним смотреть собирается, и, знаю, такого типа женщины не любят насмешливого склада ума, обижаются, когда с ними говорят «несерьезно».
И я поняла, что этот иероглиф скрывает за собою таинственную совокупность трех важнейших общественных добродетелей.
«Лунин вечно шутил, может быть, и от страха; чтобы взбодрить себя, успокоить, как маленькие дети смеются в темной комнате». Это Бестужев-Рюмин писал о своем друге, блестящем з/к Лунине. Умение спасаться от страха — важная жизненная практика. И хорошее качество для семьянина.
Кроме того, я предполагаю, что ч/ю — псевдоним смирения. Залог легкого отношения к жизненной неудаче, счастливой способности удовольствоваться своим жребием. Важно верить, что твой супруг не будет скрипеть в подушку зубами от несовершенства жизни. Знать, что легкий он человек. Не тяжелый.
И, наконец, последнее. Ч/ю — это мировоззрение. Так скажем, личный самодельный постмодернизм. Принципиальный человек невозможен для семейной жизни в наше время. Он заведомый страдалец. Его прекрасная ограниченность роднит его с драгоценностью, но жить с мучеником за идею куда как тяжело. Тем более с маленьким мучеником. Не то постмодернист, для которого, слава тебе Господи, ничего особенно святого и нету.
Кстати, второе по популярности (после ч/ю) определение «идеального мужа» знаете какое? «Реалист», «разумный реалист». Только вчитайтесь в этот прекрасный текст: «Реалист с надеждой на лучшее, с ч/ю, будет ставить интересы семьи на первое место в жизни». Это гимн семейному самосохранению.
Трудно расставаться с брачными объявлениями, ничего не написав о чуде. Десять лет тому назад главными словами на всякой страничке знакомств было два слова: «чудо» и «верю». «Я верю, случится чудо. Ты придешь, молодой, красивый работник дипкорпуса или моряк (желательно Морфлот)», — писали девушки. «Я знаю, ты где-то рядом, с грудью шестого размера и высшим гуманитарным образованием», — вторили им мужчины. Неужели в нашей стране больше никто не верит в чудо? Даже не ждет его?
Как же, ждут. Но только маленького. Маленькое чудо — новшество последних лет. «Блондинка модельной внешности познакомится с молодым авторитетом, смотрящим отряда. Буду ждать тебя, если тебе осталось не более пяти лет. Я верю в чудеса — у нас все будет хорошо». Большие чудеса кончились, а маленьких ждет каждый. Вот и водитель на разъезженных «Жигулях», когда он горячо, напористо кричит — сами скажите, за сколько поедем! — ты понимаешь: он ждет чуда. Он надеется,
А сосед мой, гольяновский голубятник, разве не ждет чуда? Ждет. Недавно рассказывает:
— Я с утра чувствовал — случится что-то необыкновенное. Предчувствие у меня было. И точно — небо потемнело, тучи клубятся, между туч клочок голубой и луч золотой. И прямо по этому лучу летит на меня белый голубь. Огромный, с голубыми глазами, крылья золотом просвечивают. По лучу спускается и говорит…
— Господи, Федор, — тут уж я не выдержала, — что ж он тебе говорит?
— Ну, что там курлы-мурлы, по-голубиному дает мне понять: жрать, мол, хочу. Я его быстро покормил и хвать себе в голубятню. Ну, скажи, разве не чудо?
Сдача
Два мира на одном участке
Обычная дачная история: Эра Григорьевна Невядомская, хозяйка двадцатипятисоточного участка в поселке «Красный воин», рассорилась со своими арендаторами, молодой семьей, уже второй год снимающей у нее гостевой домик. Прошлое лето прожили мирно, расстались как родные. Целовали воздух возле щек, махали руками на прощанье. Зимой наступило охлаждение. Вернее, проявилось. Молодая семья — двадцатипятилетний Олег, тридцатилетняя Маша, Даша одиннадцати годков и трехлетний Филиппок — вознамерилась встретить за городом Новый год. Позвонили Эре Григорьевне, попросили позволения — за отдельную, конечно, плату. А Эра Григорьевна не разрешила: «Простите, не могу! Без присмотра никак нельзя, уж вы извините».
Поселок «Красный воин» — стародачное место. Риэлтеры любят это определение, оно как-то сразу обозначает статус недвижимости — не самый высокий, но очень и очень приличный. Это поселки незнатные, никак не легендарные, расположенные на прекрасных обочинах самых, подчас, непрестижных направлений (восток, юг), но с историей, с настроением. Тут и участки в половину или в четверть гектара, и старые городские телефоны в темно-зеленых дощатых домах с балконами-убийцами, и сосны, и грибные места между качелями и мангалом. В конце тридцатых годов стародачные места росли именно что как грибы — то есть тихо, под деревьями и далеко не везде. Поселки военных академий, наркоматов (будущих министерств), Госплана, Госснаба. Офицерские и чиновничьи, разночинные дачи. Не самые барские, но и не шесть соток — те, впрочем, появились позже.
На долю всякого дачника выпадают лирические минуты (и сумерки, и звезда, и шум далекого поезда), но все же подмосковные дачи давно уже распределись по жанрам. Именитые, барские поселки отвечают за государственную драму, шестисоточные — за житейскую прозу, чиновничьи — за поэзию.
Набор поэтических средств заезжен, но куда ж от него денешься: вот и у Эры Григорьевны за окнами сирень (отчего в комнатах первого этажа всегда темно и запахи самые волнующие), крыльцо засыпано прошлогодней хвоей, геральдический буфет, веранда. Даже гостевой дом постройки восьмидесятых годов (крыша набекрень, цветные камешки, вмазанные в цементный фундамент; задуман, как говорят в поселке, «в стиле альпийского шато») успел основательно зарасти.