Пятнадцать ножевых 3
Шрифт:
Дорогая моему сердцу главная врачиха ликом была хмура, брови насуплены, губы поджаты. Хоть и напомажены по самое немогу... Что-то читала, занеся над бумагой шариковую ручку, прямо как палач свой топор. Когда я поздоровался, приоткрыв дверь, она лишь махнула рукой, мол, проходи. Голову даже не подняла. Минут через пять только выпрямила спину, потянулась, и сунула бумаги, в которых так не сделала ни одно отметки, в выдвижной ящик.
— Ну что у тебя, Панов? — спросила она.
— Екатерина Тимофеевна, у меня просьба. Надо одного парня,
— И как ты себе это представляешь? И почему в госпиталь, а не в ЦКБ сразу?
«Дыба» еще больше нахмурилась. Вот привез я ей проблемку.
— Представляю просто. Вы — главный врач. Знаете других главных врачей. И начальника госпиталя тоже. И они вам не откажут. А не в ЦКБ, потому что у них опыт лечения этой патологии больше.
— Что на него есть? Показывай, — велела она чуть раздраженно.
Я достал куцую стопочку выписок и отдал ей. Пару минут она читала их, потом снова пересмотрела бумаги из Ташкента. Отложила в сторону, пододвинула блокнот.
— Умники, блин... — заворчала Дыба, роясь в записной книжке. — Всё они знают, только чуть что — вытри носик, Екатерина Тимофеевна...
Наконец, она нашла нужную запись, и, прижимая разворот, чтобы не закрылась страница, набрала номер.
— Галина Захаровна? — в ее голосе появилось отсутствовавшее до этой секунды дружелюбие. — Дыбенко Екатерина Тимофеевна. Да, из ЦКБ. Не откажите в просьбе, надо посмотреть мальчика одного. Остеомиелит. Верхнечелюстной. После огнестрельного ранения. Комиссован, да. И что? Военные лечили, да недолечили. Теперь наша очередь. Отлично! Спасибо, с меня причитается!
Она положила трубку, зачем-то посмотрела на свои ногти. Красный лак так и бросался в глаза. Подняла взгляд, и на мой немой вопрос сказала:
— Что сидим? Берем блокнотики и ручечки, записываем! Или своего нет, угостить надо?
— Есть у меня и то, и другое, — я достал записную книжку и ручку.
— Не всё потеряно, значит. Лестева, девять. Челюстно-лицевой госпиталь для инвалидов Отечественной войны. Начальник госпиталя Балянская Галина Захаровна. Она до двух на работе. Скажешь, от меня. Понял?
— Абсолютно, — ответил я. — С меня причитается, — повторил я ее фразу.
— Иди уже, — кривовато улыбнулась Екатерина Тимофеевна. — Сочтемся как-нибудь.
Дальше всё просто. Быстренько метнулся домой и прервал просмотр «Апокалипсиса сегодня». Как раз после вертолетной атаки и слов полковника Килгора о запахе напалма утречком. Мельник пытался протестовать, но я был непреклонен.
— Ребята, вам своя война не стоит поперек горла? Еще про чужую смотреть?
— Так правда же, — глухо ответил Костик. — Мощный фильм.
— После госпиталя посмотришь, кассета моя. Давайте, ребята, активнее. Нас ждут до двух.
— А куда хоть? — с надеждой в голосе спросил
— Сейчас, секундочку, — я достал записную книжку. — Челюстно-лицевой госпиталь для инвалидов Отечественной войны.
— Так я вроде не... — засомневался парень.
— Вам шашечки или ехать? Лечить будут — и хорошо. А как называется, это вопрос не очень важный. С собой есть во что переодеться? Кружка, ложка, зубная щетка? Трусы, носки, футболки?
— Может, заехать, купить? Я же думал на день-два, консультация...
— Свое дам. Не новое, но чистое. Ты как, не брезгуешь?
— После армейки-то? — усмехнулся прошаренный Мельник.
Короче, снарядили парня быстренько. Да тут на одну рубаху посмотришь, сразу понятно, что богатством не пахнет. Отдал ему тапочки гостевые, треники не ношеные, футболки с трусами. Не бог весть что, но как получилось. Есть возможность — помог. Может, карма улучшится немного? А нет — и ладно.
В госпитале тоже всё прошло как в кино. Саму начальницу увидеть не довелось. Главное, ценные указания были даны, Костика посмотрели аж целых два военных доктора, и отправили оформляться на госпитализацию.
Мы вышли с Мельником на улицу и побрели к проходной, ибо на территорию нас даже на красивой машине не пустили. Сапоги, что с них взять. Хоть и в белых халатах.
— Какие планы? — спросил я Мельника, когда мы поехали в сторону Донского монастыря.
— Да пойду на скорую устраиваться завтра. Работа у меня в Орле — шлак, общага — одна пьянь, и перспектив никаких. Да и поговорить почти не с кем.
— А Дима?
— Так он уже давно в Москве, в ментовке служит. В Пролетарском РУВД.
— Недалеко, можем заехать.
— Нет, пожалуй... Посрались мы с ним немного... Потом как-нибудь. Переночевать у тебя можно?
— Валяй. Поехали, продуктов купим, а то кот с голода умрет. Но перед этим съест нас.
— И охота ему бегать по такой жаре? — Витя кивнул на парня, ровно бегущего по Орджоникидзе вдоль ограды кладбища.
Я мельком глянул на бегуна. А я ведь его знаю. Вспоминал недавно. Шумов, тот самый обладатель коллекции винила. Появилась даже мысль остановиться, поговорить насчет музыки, но я ее отогнал. Скажет «Не интересует» и побежит дальше. Чем я его увлечь могу? Знанием даты смерти Брежнева? А она ему надо? Так что я только угукнул и чуть добавил газу, ускоряясь перед выездом на Ленинский.
Вечером позвонил Морозов. Мне даже стало стыдно немного: за последнее время я слегка самоустранился от работы в Институте питания. И не то что не до того было, просто вот на стадии подготовки бумажек мой энтузиазм сдох. Никак я себя не мог заставить заниматься этой фигней. То, что в мое время занимало три секунды редактирования таблицы, здесь выливалось в перепечатывание всего листа на машинке и рисование этих таблиц вручную, под линейку. Ладно, я этим не занимался. Но всё равно.