Пятнадцать ножевых 4
Шрифт:
— У тебя рукав оторвался почти, — сказал я мужику. — Кстати, Андрей, — и протянул ему руку.
— Витя, — ответил он рукопожатием. — У тебя вон брюки по шву разошлись. Тоже жена ругать будет? — и мы нервно засмеялись. Это стресс так работает. Кто-то рядом рыдал, кто-то кричал. В ушах будто пробка стоит.
— Надо бы выбираться отсюда, — сказал я. — Блин, где я хоть сумку выронил?
— Не та? — показал куда-то мне за спину Виктор.
— Она самая. Потоптались по ней знатно, — я поднял многострадальную сумку и начал отряхивать ее. Смотрю на часы.
Появились первые бригады скорой. Они сыпались пешком по второму эскалатору, сразу с носилками.
— Каримов, ты? — я увидел «штатного диссидента» со своей старой подстанции.
— Панов? Ты что тут? Или кремлевских тоже сюда направили?
— Нет, пассажиром. А ты как здесь?
— Сюда всю Москву гонят.
Каримов открыл чемоданчик, достал бинты, складывая их на лежащие рядом шины. Я промыл кое-как руки из флакончика, начал ему помогать. В основном подержать орущих раненых. Врачей на всех не хватало, поэтому работали и фельдшеры, и даже милиционеры. Зафиксировать, на носилки и вперед тащить наверх.
— Как там Томилина? — между делом спросил я Каримова. Психика защищается от окружающего ужаса, нормалек.
— Выписали на домашнее долечивание. Вроде идет на поправку. На шину, наложи вон той женщине.
Черт, да у нее открытый перелом голени. Хер наложишь. Кость торчит, кровь идет. Дамочка лет тридцати с гаком, без сознания — уже легче. Накладываю жгут, повязку. Пытаюсь пристроить шину. И тут женщина открывает глаза. Зрачки — по пять копеек.
От ее вопля я второй раз глохну.
— Тише, гражданка, тише! Знаю, что больно, потерпите, сейчас мы вас эвакуируем.
Я бросаюсь к чемоданчику Каримова за обезболивающим, а там уже шаром покати.
— Извини, Пан, все вколол — фельдшер разводит руками, помогает мне переместить поломанную на носилки. В ход идут уже какие-то метровские, из темы гражданской обороны.
Милиционеры, сняв кители, лезут в подэскалаторное помещение, вытаскивают упавших. Тут тоже ужас-ужас. Пробитые головы, вывернутые конечности. Но наша работа завершена — бригад становится все больше, в глазах рябит от белых халатов.
— Пошли, что ли? — Каримов снимает окровавленные перчатки. Складывает их в чемоданчик. Это только в богатой Америке доктора выбрасывают перчатки на пол, а у нас каждый бинтик подотчетный.
Мы поднимаемся наверх, протискиваемся между стоящими впритык РАФиками. Каримов дрожащими руками закуривает.
— Будешь?
Открытая пачка сигарет оказывается перед моим лицом. Соблазн снять первый стресс велик, но я отказываюсь:
— Не, спасибо.
— Ну смотри, — фельдшер затягивается, ищет взглядом свою машину. У некоторых на крышах работают мигалки, доктора бегают туда-сюда. Целый медицинский конвейер тут. За милицейским оцеплением толпа любопытных. До нас доносится «самая верная информация» о перемолотых шестеренками десятках людей. Вот так и рождаются слухи. Если что, я видел неоднократно: в подэскалаторном пространстве никаких шестеренок.
— Считай, второй раз родился. Как умудрился выбраться?
— Скакнул
— Ясно. Слушай, ты с Ленкой как? Все уже?
Во как парня «несет»...
— Ну да, давно. А с какой целью интересуешься?
— Да хочу к ней заглянуть, узнать как дела. Нравится она мне.
— Ну в добрый путь, что еще могу сказать?
Мы уступаем дорогу выбуксовывающему на дорогу РАФику. На его место тут же встает новая скорая.
— Спасибо. К ней правда какой-то комиссованный вояка ходит. Слышал, как бабы наши рассказывали. Типа она с ним из больнички переписывалась.
Костик! Красавец. Не зря я ему контактики Томилиной дал.
— Ты, конечно, покруче будешь, — я хлопнул Каримова по плечу. — Скольких сейчас спас? Семерых?
— Ты тоже троих обработал. Опять в газету попадешь.
Вот никак им не дает покоя мое ныряние к автобусу.
— Каждому воздастся! Но я — вряд ли, меня никто никуда не записывал. Да и не будут про такое писать... сам понимаешь...
— Ну да, ну да...
— Божечки ты мой!
Стоило Ане увидеть меня, она чуть в обморок не упала. Схватилась за дверной косяк, потом за сердце. Я был тут же ощупан, облапан, разоблачен и освобожден от остатков одежды. Порвались не только брюки, но и пиджак сзади. Австрийский плащ — в хлам. На сорочке — кровь последней пациентки.
— Что случилось то?!
— Авария в метро. Эскалатор на Авиамоторной помчался вниз, люди провалились, поломались...
— Ой-ой-ой... Много погибло?
— Я три трупа видел. Одному и вовсе глаза закрывал.
— Боженьки! Давай в ванную, я тебя осмотрю. Может в стрессе не заметил чего...
Кроме царапин и ушиба бедра, к которому тут же был приложен лед, у меня ничего не нашлось. Счастливчик. Мог бы сейчас лежать в прозекторской под простынкой. А так только синяк на пол ноги.
Начался отходняк. В ногах появилась слабость, задрожали руки. Я заторможенно, придерживая полотенце с льдом, прошел на кухню. Аня копалась в ящиках:
— Андрюш, а у нас ничего и нет. Ни коньяка, ни водки. Валерьянки и той нет.
— Ну да... сапожник без сапог, — я вытер лицо рукой. — Обычное дело. Валерьянку бы выжрал кот, коньяк — гости. Переживем.
— Я бы сейчас и у Пилипчук заняла. Ну не отказала бы она в такой ситуации!
Я схватил невесту за руку.
— Ань, соседка тоже... того.
— Что того?
— Преставилась
Я попытался вспомнить классификацию Ильфа и Петрова. Что там говорил Безенчук Ипполиту Матвеевичу? Крупный мужчина — дает дуба или играет в ящик. Торговый вроде приказывает долго жить. Незначительная персона — протягивает ноги. А старушки? Точно:
— Отдала Богу душу.
— Вот это новость... — пробормотала Анечка.
Тут зазвонил телефон. Я дернулся было, но тут же боль в бедре усадила меня обратно.
— Здравствуйте... Да, дома Андрей Николаевич... Сейчас позову, одну секунду... — Аня протянула мне трубку и шепотом сказала: — Какой-то Евгений Иванович тебя.