Пятнадцать тысяч монет

Коллектив авторов

— Принесите мне чашку кипятку, — сказал он подчиненным, — а сами идите обедать.

Ван Ань-ши заварил себе чай, выпил его и съел немного печенья. Остальные еще обедали, когда Ван Ань-ши, наскоро закусив, вышел во двор. На глинобитной стене он увидал написанное мелом восьмистишие:

Правителем скромным уезда Инь Он начал свой жизненный путь. Затем постарались значенье его Как можно сильнее раздуть. «Фальшивого распознаватель» — Су Всех раньше его разгадал. Немало о нем написавший Ли Изнанку его показал. Он

тем, кто талантлив и честен был, Внушал недоверье и страх. Ничтожные люди, пустые льстецы Носили его на руках. Всего ненавистнее были для всех Порочные три «не стоит»! А память о темных и злых делах И время нескоро смоет.

Сняв туфли с левой ноги, Ван Ань-ши принялся затирать подошвой стихи. Он тер до тех пор, пока иероглифы не стали совсем неразборчивы.

Когда все пообедали, Ван Ань-ши снова сел в паланкин, и они отправились дальше. Через тридцать ли им встретилась почтовая станция.

— Здесь можно остановиться на ночлег, — доложил Цзян Цзюй. — Эта станция очень просторна и устроена специально для чиновников.

— Вы забыли, что я говорил вам вчера? — сказал Ван Ань-ши. — Если мы остановимся на этой станции, мы возбудим любопытство и начнутся расспросы. Нам надо вернуться в деревню, которую мы миновали, и остановиться в обычном доме — только тогда мы сможем провести ночь спокойно.

Они снова пустились в путь и прошли еще пять с лишним ли. Солнце уже совсем клонилось к закату, когда они очутились перед деревенским домом. То была крытая соломой жалкая хижина с бамбуковой оградой. Дверные створки из палок были наполовину закрыты. Ван Ань-ши велел Цзян Цзюю пойти одному и попроситься на ночлег. Цзян Цзюй толкнул дверь и вошел в дом. Там был только один старик. Он вышел навстречу, опираясь на палку, и спросил, что нужно проезжим.

— Мы путешественники, — сказал ему Цзян Цзюй, — хотели бы остановиться у вас на ночь. Мы хорошо заплатим.

— Но понравится ли господам у меня? — усомнился старик.

Цзян Цзюй ввел Ван Ань-ши. Старый хозяин встретил его и предложил ему сесть. Увидев, что Цзян Цзюй и оба слуги продолжают стоять, старик понял, что они не смеют садиться в присутствии господина, пригласил их в соседнюю комнату, а сам пошел готовить ужин. На недавно побеленной стене Ван Ань-ши прочитал стихи, написанные крупным почерком:

Он лгал, что ему от неба Было дано порученье. Знающие презирали Неправедное ученье. Казнить ли за кражу перепелов? — Не мог он решить справедливо. Кто съел по ошибке приманку для рыб, Того все помыслы лживы. Пусть планов коварных задумал он В жизни своей немало, Но после него ненавистное имя Звуком пустым осталось. Когда же узнал он про муки, Что принял сын на том свете, То понял он: есть правосудье, Придется за все ответить.

Ван Ань-ши прочитал, и ему стало горько и больно. Между тем старик подал еду; подчиненные Ван Ань-ши поужинали, и сам он тоже поел немного.

— Кто написал эти стихи на стене? — спросил он затем хозяина.

— Проезжий путешественник, — отвечал тот. — Я не знаю ни имени его, ни фамилии.

Ван Ань-ши сидел, склонив голову, и размышлял: «Когда-то я рассуждал, казнить ли человека за кражу перепелов, и по ошибке съел рыбью приманку, — слух об этом легко мог распространиться. Но о том, каким мукам подвергается мой сын на том свете, я рассказал только жене, и никто другой не мог знать об этом. Каким же образом это попало в стихи? Странно! Очень странно!» Вот почему последние строки стихотворения больно кольнули его сердце. Сомнения одолевали его.

— Сколько вам лет? —

спросил он у старика немного спустя.

— Семьдесят восемь.

— А сколько у вас сыновей?

— Было четверо, но все они умерли! — пожаловался старик, и на глаза его навернулись слезы. — Мы с женой живем здесь одни.

— Почему же все они умерли?

— Уже десять лет нас губят новые законы. Моим сыновьям пришлось искать себе службу. Одни из них умерли, служа у чиновников, другие погибли в странствиях. Меня спасло только то, что я стар, — это дало мне возможность хоть как-то продержаться. Будь я моложе и сильнее, меня уже не было бы в живых.

— Чем же так плохи для вас новые законы? — осторожно спросил Ван Ань-ши.

— Стоит причитать стихи на стене, и вам станет ясно, — сказал старик. — С тех пор как волею императора Ван Ань-ши назначен министром, он изменил законы прежних государей и направил все свои усилия на то, чтобы обирать население, считая это важнейшим и неотложнейшим делом. Он отвергал добрые советы и упорствовал в своих ошибках, он изгонял искренность и утверждал лесть. Чтобы погубить земледельцев, он ввел закон о предоставлении крестьянам ссуд под будущий урожай. Один за другим появлялись законы о системе баоцзя, об освобождении от трудовых повинностей, о конной повинности, о регулировании цен и другие — их было так много, что о каждом не стоит и говорить. Представители власти угождали вышестоящим и губили тех, кто им подчинен. Днем народ одолевали поборами, а ночью стражники врывались в дома, так что никто не мог даже спать спокойно. Люди бросали хозяйство и, забрав жен и детей, скрывались в далеких горных ущельях. Они десятками уходили каждый день. В нашей деревне было сто с лишним семей, а теперь не наберется и десяти. У меня в семье когда-то было шестнадцать детей, а потом осталось только четверо!

Он сказал это, и слезы дождем полились из его глаз. Ван Ань-ши был сильно огорчен.

— Некоторые утверждают, что новые законы хороши для народа, но вот вы говорите, что они плохи, — сказал он. — Я желал бы узнать об этом подробнее.

— Ван Ань-ши очень упрям, — сказал старик. — В народе его так и зовут упрямым министром. Тому, кто скажет, что его законы плохи, грозят неприятности, а тот, кто их хвалит, может рассчитывать на повышение. Поэтому те, кто говорят, что новые законы благоприятны для народа, просто угодничают и лицемерят. На самом деле вред, который приносят народу эти законы, велик, и корни его лежат глубоко. Взять к примеру закон о баоцзя. Он требует, чтобы один мужчина из каждой семьи обучался военным приемам. Рекрутов должны собирать вместе и учить с утра до вечера. Хотя в законе и говорится, что надо учиться раз в пять дней, но на деле, когда рекруты собираются, с них начинают требовать взятки, и тех, кто дает, отпускают, а про тех, у кого денег нет, говорят, что они не освоили военных приемов, и не пускают домой. И вот в самый разгар полевых работ человек оказывается оторванным от дела, а потом вся семья умирает от голода и холода.

Старик рассказал это и спросил сам:

— А где он нынче, этот упрямый министр?

— Он, должно быть, при дворе, — солгал Ван Ань-ши.

— Как это вышло, что такого лицемера не только не отстранили от дел, но даже назначили министром? — вздохнул старик. Он плюнул, крепко выругался и продолжал: — Где же справедливость? Почему правительство не избрало министра из таких благородных людей, как Хань Ци, Фу Би,^{136} Сыма Гуан,^{137} Люй Хуэй, Су Ши,^{138} а предпочло поручить такой важный пост этому низкому человеку?

Тут в комнату, где хозяин принимал гостя, вошли Цзян Цзюй и слуги, до которых донеслись крики и брань. Видя, что старик слишком разгорячился, они остановили его, говоря:

— Как ты смеешь болтать такие вещи! Если бы министр Ван услышал твои слова, ты получил бы по заслугам.

— Мне скоро восемьдесят, и смерть в моем возрасте уже не страшна! — сердито ответил старик. — Доведись только мне встретить этого кровопийцу, я, не задумываясь, своими руками отрезал бы ему голову, вырвал сердце и печень и съел бы их. Пусть меня за эти слова отправят в котел, под меч или под пилу — все равно не пожалею, что их произнес!