Пятнистая смерть

Ильясов Явдат Хасанович

– Ох! Конечно. Пусть катится отсюда, как перекати-поле.

– Вв... хотите меня прогнать?!
– прошептал потрясенный Хугава.

– Ох! Конечно! Чем скорей ты исчезнешь, тем лучше. И для нас, и для тебя. Ты еще не пробовал вот этой груши?
– И Фрада поднес к носу Хугавы небольшой, но твердый, как бронза кулак. Табунщик знал - резкий, точный и мощный удар крепыша Фрады сбивал любого человека с ног не хуже конского копыта.

Редко сердился Хугава. Но если уж рассердится, то до заикания, до бешенства, до потери памяти. Так заведено у людей - крикливый и шумливый

часто отходчив и не опасен, молчаливый и сдержанный - в гневе страшен, как нападающий барс. Не перенес Хугава обиды. Мужчиной же он был, в конце концов. Есть предел всякому терпению.

– Скоты!
– рявкнул Хугава, хватаясь за секиру.
– Скоты, а не саки! Прочь, или сейчас сто голов снесу. Уйти Хугаве? Хорошо! Я уйду. Оставайтесь. Пусть жрет вас Пятнистая смерть!

Хугава уехал. С ним ушли в барханы, хотя и не очень-то хотелось, его братья, племянники, а также юноши из близко родственных ему крупных семейств - всего человек пятьдесят. Толпа улюлюкала вслед:

– Э-хо-о-ой, брат Хугава!

– Сала бараньего захвати!

– Пятки смажь - будет легче бежать!

Геродот пишет:

"Увидя приготовленную пищу, массагеты возлегли для трапезы и предались еде и питью. Персы вернулись, многих убили, других взяли в плен..."

– Как ты посмел оставить его у реки?
– прошептала Томруз.
– Как ты посмел? Как ты посмел? Для чего я приставила тебя к Спаргапе? А? Для чего я приставила тебя к нему?

– "Корову украл кузнец в Бактре, а голову отрубили меднику в Хорезме", - пробормотал обескураженный Хугава. Он испугался кричащих очей Томруз.
– Я-то при чем? Вини виноватых. Уйдешь, если будут гнать. Фрада ударить меня хотел.

– Зарезал бы Фраду на месте! Связал бы Спара по рукам и ногам, привез ко мне. Ох, боже мой. Боже мой. Боже мой! Что делать теперь? Что делать? У тебя есть сын?
– с горечью спросила она Хугаву, продолжая раздирать ему плечо.

– Дочь у меня.

– А! Дочь? Единственная дочь? Красивая дочь? Пригожая дочь, похожая на тебя, да? Как ты поступил бы, несчастный... если бы сейчас, вернувшись домой... узнал, что твою дочь сожрала Пятнистая смерть?

Стрелок вскрикнул и пошатнулся.

Томруз с ненавистью оттолкнула Хугаву к порогу шатра.

– Велика твоя вина передо мной! Уйди. И никогда не показывайся на глаза.

Три дня и три ночи не выходила Томруз из шерстяного жилища. Ничего не ела. Только жадно и много, как после мучительного перехода по пустыне, пила воду.

Саки растерялись. Война, персы рыщут в песках. Фрада и Спар погибли. Куруш убил семьсот молодых саков. Надо шевелиться. Надо мстить! Но Томруз ничего не хочет знать. Что будет дальше? Разве так можно?

– Сюда мерзавца! Сюда наглеца! Сюда подать нечестивца скорей! Я сам сдеру с него кожу. Выколю глаза. Жилы вытяну по одной. Брюхо распорю, внутренности выпущу, вокруг шеи кишки намотаю! Голову отсеку, матери проклятой отошлю - пусть изойдет слезами и кровью, черная собака!

– Успокойся, государь! Успокойся. В спешке наступают на змею. Не убивай сына Томруз.

– Как, брат Гау-Барува?! Щенок, у которого едва прорезались

зубы, загрыз две с половиной тысячи моих воинов, а я должен его щадить? Привязать дикаря к хвостам сорока лошадей, пусть раздерут на части! В котле с кипящим маслом изжарить! На кол посадить!

– Успокойся, государь! Образумься. Расправа со Спаргапой не воскресит погибших. Крепись. Не убивай сына Томруз. Он нужен.

– Для чего?!

– Видишь ли, государь... Мы вдвоем сейчас. Так? Никто не слышит нас. Так? Я буду откровенен. Утана... хитрец Утана был прав тогда, у чинары помнишь?
– а мы ошибались. Да, ошибались! Саки оказались не такими беспомощными и трусливыми тварями, как мы предполагали. Вот эта куча голов говорит лучше всяких слов. И если б юнцы не перепились, нам, свидетель Ахурамазда, не удалось бы взять их голыми руками. Хвала виноградной лозе! Но те, что в пустыне прячутся сейчас, - они-то ведь не пьяны. Они трезвы, жестоки и опасны.

– Стой! Посмотри-ка мне в глаза. Так. Ты странный человек, Гау-Барува. Или ты - прожженный лукавец, или... не такой уж мудрец, каким тебе хочется выглядеть. Разве не ты сбивал меня с толку? "У них даже панцирей нет, мечей не придется вынимать, разгоним, прогоним..." А теперь куда гнешь? "Опасны, ужасны..." Что это значит?

– Государь! Неужели ты усомнился в моей преданности? Я верен тебе. Но я допустил ошибку. И обезьяна с дерева падает. И охотник может попасть в западню. Не спотыкается только лежащий в постели. Разве их поймешь, этих проклятых саков? Вкус волчьих ягод узнают, лишь отведав. Благоразумие, государь! Главное - дело. А для дела нужно, чтоб Спаргапа не умер. У меня хорошая мысль. Тот сак, Фрада, не похожий на других саков, говорит Томруз без ума от сына. Любит больше, чем жизнь свою. Так вот... что, если мы снова отправим к Томруз глупца Михр-Бидада?

– Опять?! Опять разговоры?

– Но как же иначе, государь? Сам Ахурамазда послал Спаргапу к тебе. Да, сам Ахурамазда! Спаргапа - чудесная находка для нас. Не простит добрый бог, если мы упустим случай, представившийся нам по его премудрой воле.

– Хм. Коли уж сам Ахурамазда... Ладно. Но если Томруз вновь не согласится на сдачу?

– Не согласится?! Что ты, государь. Чтоб мать... Невероятно. Я знаю их, матерей. Томруз и себя, и свой народ отдаст на растерзание, лишь бы сыну голову сохранить. А не согласится - что ж? Пусть ей будет хуже. Наша мощь, слава Ахурамазде, не иссякла с потерей каких-то двух с половиной тысяч варварских детей. Фрада покажет место, где скрылась Томруз. Найдем, перережем всех - и делу конец!

Надрывисто, плачуще и стонуще, заскулила где-то собака.

Спаргапа очнулся. Собака? Нет. Это он сам скулил во сне.

"Боже!
– подумал Спаргапа, холодея.
– Неужели правда - то, что происходит со мной? Горе! Горе моей голове".

Каждое утро задавал он себе страшный вопрос. Едва проснувшись. В те смутные мгновения, когда человек уже не спит, но еще не открыл глаз. Когда мозг пленника переходит от тяжелого забытья к печальному бодрствованию.

Спаргапе все еще не верилось, что он в плену. Примерещилось!