Пятое время года

Велембовская Ксения

Нет, конечно, не брошенной. Леня регулярно, каждый месяц, посылает Катерине Алексеевне по двести пятьдесят рублей. Но разве деньги могут заменить встречу с единственным сыном?

2

Будильник зазвенел в шесть часов – собирались выехать пораньше, но пока добудились девчонок, перемыли все носы, заплели все косички, уложили всех кукол, зайцев и прочих плюшевых зверюшек, без которых никак не обойтись, всю семью накормили завтраком и наспех перемыли посуду, прошло почти два часа. Наконец радостно щебечущие девочки забрались на заднее сиденье. В багажник загрузили ящик тушенки, сумки

с сахаром, мукой, крупой и макаронами, чемодан с вещами, подарками и всякое мелкое барахло. Для двух канистр бензина, которого, как сказал Леня, по дороге может не оказаться, места не хватило, и он, чертыхаясь, минут пятнадцать перекладывал все снова.

Часы возле Моссовета показывали уже половину девятого. Постовой при повороте на бульвары приветливо козырнул и улыбнулся Лене, как хорошему знакомому, а девочки помахали милиционеру из приоткрытого окна.

В вымытом поливальными машинами чистом городе автомобилей было совсем немного, однако, лишь только перебрались через новый гранитный красавец мост у «Северянина» и оказались в Подмосковье, шоссе сделалось узким, забитым бесконечными пыхтящими грузовиками и тяжелыми, неповоротливыми автобусами. До Пушкина тащились еле-еле, зато потом лихой водитель разогнался до семидесяти километров в час. Стремительно замелькали елочки, березки и избушки вдоль дороги.

– Лень, не гони так, я боюсь!

Инуся задремала, обернувшись румяным личиком к окну – очень переволновалась вчера из-за предстоящего путешествия и долго не могла уснуть, а от непоседливой Женечки не было никакого покоя: егоза не переставая грызла сушки, вертела головой из стороны в сторону, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, вскакивала и нетерпеливо хлопала ладошками отца по плечу.

– Папуль, а давай еще быстрее! А ты сто километров можешь? – Сообразительная Женька уже догадалась, что такое спидометр, и с азартом следила за стрелкой, сидя почти что у Лени на голове. – Ух ты! Смотрите, какое дерево здоровое! – Гигантский дуб, одиноко стоящий посреди поля, вызвал такой восторженный визг, что терпение лопнуло.

– Женечка, если ты не прекратишь, я попрошу папу, чтобы он отвез нас обратно в Москву! Сядь и помолчи!

Бесенок на секунду притих. Хрустнула сушка, и послышался обиженный голосок:

– Между прочим, я очень есть хочу.

– Я тоже хочу. – И Инуся проснулась.

– Честно говоря, и я бы с удовольствием перекусил. – Оказывается, и плотно позавтракавший Леня уже успел проголодаться.

– О господи! Тогда остановись где-нибудь.

Пикник затянулся. Инуся умоляла разрешить ей нарвать цветочков. Городская девочка была очарована полем крупных ромашек с яркими, как солнышко, серединками, липких красненьких гвоздичек, фиолетово-голубых колокольчиков. Жека с булкой в зубах носилась за стрекозой на опушке леса. Девчонки – ладно! Леня не торопился, словно не понимал, что Катерина Алексеевна давно ждет, волнуется. Все покуривал, растянувшись на траве. Зачем тогда, спрашивается, дал телеграмму «Приедем седьмого июля утром»? Написал бы «Приедем седьмого».

В Загорске, на железнодорожном переезде, на жаре и в пыли, мучительно долго ждали, пока откроется шлагбаум: мимо все неслись и неслись пассажирские и тянулись и тянулись длинные-предлинные товарные поезда. Когда вереница машин потихоньку тронулась, солнце било в стекло уже с другой стороны.

Наскакавшись в свое удовольствие, Женечка свернулась клубочком и уснула. Теперь, в долгожданной тишине, можно было спокойно полюбоваться необыкновенно живописной – с горы на гору – дорогой,

поистине берендеевыми, дремучими лесами, песчано-голубыми, как на картинах Левитана, речками, пестрыми полянками с розовым иван-чаем и после грохота и пыли грязного Загорска насладиться полным отсутствием цивилизации.

С каждым пролетающим после «сотого» верстовым столбом все сильнее охватывало волнение: что ждет их там, за этими бесконечными лесами? Какая она, Катерина Алексеевна? Почему у них с Ленечкой такие странные отношения: ни сын не спешит к матери, ни мать к сыну? Как встретит бабушка своих внучек? Может, зря они отправились к ней в гости всем семейством? Наверное, следовало бы оставить девочек в Москве, отправить денька на два к Галке. С другой стороны, как же можно лишать маленьких удовольствия отправиться в далекое путешествие вместе с папой и мамой на новенькой шоколадной «волге»? Ничего, если станет ясно, что суровая свекровь не рада невестке и внучкам, Ленечка завтра же отвезет всех обратно в Москву.

Хотя Леня выглядел абсолютно хладнокровным, она ужасно переживала и за Ленечку: непросто встретиться с постаревшей на двадцать лет мамой! – нежно потерлась носом о плечо в клетчатой ковбойке, чмокнула плохо выбритую впопыхах щеку, а когда опять посмотрела вперед, на дорогу, то обмерла.

Внизу, под горой, лежал старинный, как из русской народной сказки, городок: бревенчатые избушки, тесовые ворота, баньки в зеленых огородах. Белые занавесочки, плюшевые глоксинии и малиновая герань на маленьких окошечках… На душе сделалось легко и радостно – все вокруг было словно бы родным, ласковым!

– Какой славный город!

Невозмутимый Леня равнодушно кивнул. Заулыбался, только притормозив на заросшей зеленой травкой площади, чтобы пропустить двух белых коз, не спеша переходивших через шоссе.

– Разбуди-ка Жеку, а то она козу только в зоопарке видела.

– Пусть лучше наша Женечка поспит. Надеюсь, это не последние две козы?

– Так точно.

Дорога пошла вверх. На горке, ни слова не говоря, Леня затормозил и спокойно переключил рычагом на руле передачу. Не успели свернуть налево, на длинную улочку, снова уходящую вниз, к озеру, как сердце сжалось от боли: навстречу со всех ног бежала пожилая женщина и так призывно махала руками: сюда, сюда! – как будто «волга» могла повернуть и уехать обратно в Москву.

Леня не выскочил из машины, не бросился к матери, только низко опустил стекло:

– Здравствуй, мать.

– Милые вы мои, родные, неужто приехали? А я-то вас, поди, цельный день встречаю! – Катерина Алексеевна вытирала слезы с пунцовых щек концом повязанного под подбородком ситцевого платочка. Серые с желтыми искорками глаза лучились несказанным счастьем. – Леньк, ну ты ехай, а я вперед побежу!

Шлепая огромными солдатскими сапогами по пыльной, ухабистой дороге и то и дело оглядываясь и спотыкаясь, Катерина Алексеевна бежала впереди, а развалившееся на мягких сиденьях семейство сына следовало за ней.

– Леня, стой! Стой! Так нельзя! – Прямо на ходу выскочив из машины, она кинулась за свекровью. – Катерина Алексевна, подождите!.. Здравствуйте.

– Здравствуй, родимка! Ненаглядна моя! Спасибо, доченька, что приехала! – Уткнувшаяся в плечо Катерина Алексеевна жалобно завсхлипывала, и к горлу подступил комок.

– Что вы, Катерина Алексевна? Давно следовало приехать. Вы уж извините нас.

Свекровь без всяких церемоний, как родную, трижды расцеловала в щеки и, отстранившись, с неподдельным восхищением покачала головой в сбившемся набок платочке: