Пятьсот дней на Фрайкопе

Мерилион Наит

Нужно было распаковать коробку, медленно. Достать конфету в обертке, открыть и зачитать вслух предсказание. Если Джироламо стучал кулаком по поручню коляски, конфета заворачивалась обратно. Если же он долго и пристально смотрел в никуда, Рин ее отдавала.

– Сегодня вас ждёт хороший день, – зачитала Рин.

Тарелка угрожающе поднялась в воздух – видимо, это новый способ поиздеваться над ней.

– Значит, не подходит, – Рин терпеливо завернула конфету в фантик и распаковала

следующую. – Не заглядывайте в туман, сегодня он к вам не расположен.

Тарелка нетерпеливо закачалась в руке Джироламо.

– Слушайте и слушайтесь.

Джироламо примирительно опустил тарелку на колено. Рин протянула ему конфету.

Сработало! А предсказание прямо про него!

– Слушаться тебе нужно, Джироламо, – только и успела произнести Рин, прежде чем тарелка разбилась вдребезги, как и взаимопонимание с больным.

Никакой она не врач!

И она в этом не виновата!

Виновата!

Через полчаса уговоров, через десяток завернутых обратно конфет Джироламо все же удалось выкатить во внутренний двор дома.

– Здравствуйте, Рин!

Родственники больных! Вот, кто ещё знает ее имя!

Среда и четверги – дни для посещений, с полудня и до обеда, в течение двух часов жизнь Оллибол и Рин встаёт на приятную паузу.

Так было, когда Лью работал с ними. А сейчас пауза доступна только Оллибол, ведь это на ней висят «все остальные», и по средам и четвергам их навещают родственники, а у Рин «один лишь Джироламо», и к нему никогда и никто не приходит.

– Доброго дня, госпожа Соль!

Сегодня у Мэли день рождения, и ее мама рядом. Что может быть лучше… А завтра, в день рождения Рин… Глупо было уезжать, разумно будет вернуться.

На голову Джироламо приземлилась ворона, приняв его причёску за гнездо, но он даже не шелохнулся, будто это было законное воронье место. Лишь когда ее глаза блеснули неестественно-оранжевым, Рин поняла, что это ойгоне.

Это было вторым плюсом в графе положительного на Фрайкопе и первым скелетом в шкафу Рин.

Накрыть пледом ноги Джироламо, забрать плед обратно и снова накрыть ему ноги.

У всех есть свои скелеты в шкафу. У Рин не было ни одного до того, как она перебралась на Фрайкоп. А за одиннадцать месяцев жизни здесь обзавелась аж тремя!

Скелеты в шкафу – тайны прошлого, но у Рин было безукоризненное идеальное прошлое, в котором не то что скелета, даже шкафа не было.

Тайны были лишь в настоящем, и тайны эти были такого масштаба, что вполне себе заслужили зваться скелетами.

Это случилось в субботу, когда Оллибол убежала в центр, а Лью был занят всеми остальными…

Уже тогда пошёл перекос в опеке Рин над Джироламо. Он нарочно (хотя..

разве может он что-то делать нарочно?) вел себя идеально в течение двух дней, усыпив бдительность Лью, и Рин отпустили гулять с Джироламо одну.

Истерика началась в тот момент, когда Рин повернула коляску к выходу из дома во внутренний двор. Рин так и крутила ее до тех пор, пока Джироламо не успокоился, а успокоился он лишь тогда, когда посмотрел в сторону выхода на улицу.

Оллибол всегда говорила: «Нельзя ему во всем потакать! Кто знает, что там, внутри его головы!» Но так может говорить лишь выпускник медицинского и практикант, который не так уж много времени проводит с буйным выжженным. Рин, конечно, не осуждала Оллибол, но, откровенно говоря, Оллибол была не права.

Рин хотелось, чтобы Джироламо был спокоен, чтобы вокруг все снова стало тихо и мирно, и в то субботнее утро она позволила себе нарушить правило дома милости.

Приличные люди правил не нарушают, но они и не работали в доме милости в качестве сиделки.

Стоило Джироламо оказаться за пределами территории дома, он стал мычать, указывая Рин дорогу. Мычал истерично и громко, будто Рин его резала, когда коляска катилась не туда, и тихо, когда Рин выбирала верное направление. Так они дошли до обрыва фрагмента. Там все и началось, в шестидесяти шагах налево от дома милости и еще двадцати пяти вниз по склону.

Джироламо затих, а ведь только это и нужно был Рин, чтобы почувствовать себя дееспособной в этом доме. Она разгладила несуществующую складку на его пледе и встала рядом. Охранять и ждать.

Тогда она впервые увидела улыбку Джироламо с милыми скобками ямочек на щеках, ту, о которой говорили Оллибол и Лью. Рин, конечно, такой не удостаивалась (причины ей были неизвестны), и она ни в коем случае не винила ни в чем Джироламо и ни капли не завидовала коллегам, но все же… было немного обидно, самую малость. Ведь это Рин проводила с ним больше всего времени, а не они, и уж можно было бы хоть раз ей улыбнуться. На счету Оллибол было пять таких улыбок, на счету Лью – восемь, а у Рин – ноль. Вот что такое повседневная несправедливость.

Джироламо улыбнулся туману. И теперь у Рин и с туманом был счет, один – ноль, не в ее пользу.

Еще миг назад он сидел безучастный и притихший, а сейчас тяжело задышал и заерзал в кресле. А туман заискрился, будто сотни огненных шприцов кололи кокон извне. Тут и там поочередно вспыхивали оранжевые точки, Рин вцепилась в коляску Джироламо, но тот враждебно замычал.

– Надо уходить, – прошептала Рин.

Но одна из точек вспыхнула в туманном небе и упала прямо в раскрытую ладонь Джироламо. А за ней другая – на нос, и еще десяток совсем маленьких обсыпали его ресницы огненной пылью.