Пятый ангел вострубил
Шрифт:
– Пустяки! Такой малый жить будет!
Глеб заснул после укола, а я не спала. Я бегала всю ночь смотреть, как он спит, и слушать, как он дышит. К утру нам с тобой как-то не понравилось его дыхание. Мы позвонили знакомому врачу, твоему «брату» и попросили приехать, а тот велел немедленно вызывать снова «скорую».
Врач этой третьей «скорой» пытался уже реанимировать нашего мальчика… Он открыл ему глаз, проверяя реакцию зрачка. Мне казалось, что сын видит меня. Но тут с елки, прямо на роговицу, упала иголка. Глаз остался неподвижным…
Сын остывал у меня на руках. Я молилась, я гладила его по лицу, по
Мой единственный сын Глеб родился 5 июля 1970 года и умер 3 января 1999 года… Я все время вижу эти два кадра: голенького, крохотного его заворачивают в простынку… 15.20… Такого же голенького… Большого, крепкого, мускулистого его заворачивают в простынку… 10.40…
И между этими двумя кадрами – вся моя жизнь. Вся – потому что до рождения Глеба я была каким-то почти бессмысленным существом, невероятно активным, куда-то рвущимся, но все же бессмысленным. А сейчас жизнь кончилась. Осталось ее осмысление.
Я смотрела на мир через залитые слезами очки и смутно различала какие-то расплывающиеся пятна. То же самое, видимо, было и в моей голове, и в душе, и в сердце… Зачем мы с тобой ходили в милицию и что там объясняли? Кто и когда звонил в Казанский Собор? Что я делала все это время до похорон? Почему приехали в храм, где всю ночь стоял гроб, мои студенты? В чем лежал Глебочка, и кто выбирал ему костюм? Я помню только голос Олечки в хоре, да иконку «Споручница грешных» на его белых холодных руках… И еще, я помню, кто-то из батюшек сказал мне, что Глеб слова своего не нарушил – он предстал на исповедь перед Господом в Рождественский сочельник. Как и обещал…
Мой мальчик был таким обязательным и надежным… Он всегда держал свое слово.
Девять дней… Сорок дней… Как робот, в каком-то автоматическом режиме я ходила на работу, как-то занималась со студентами. В спокойствии, достигнутом с помощью антидепрессантов, я беседовала с психотерапевтом, но главное – читала вечерами Псалтирь. Изо дня в день, кафизму за кафизмой, по специальному правилу молитвы за усопших. Я не думала, что кто-то заставил или уговорил тебя ночевать дома: мне даже в голову не пришло, что это временно.
Мы почти не виделись с тобой и не разговаривали – ты являлся только на ночлег… С чего этот дикий ор начался? Я что-нибудь спросила?
– Ты что же думаешь, что я вернулся?!!
– …? – Я не знала, что отвечать, я только смотрела с недоумением и жалостью.
– Да, я – сатана, я – сатана!!! – Ты кричал в каком-то истерическом бешенстве, в исступлении и совершенно необъяснимой агрессии.
– Я не вернусь, я не вернусь никогда! Потому что я никогда не брошу масонство! Я не могу это бросить, не могу! Это десять лет моей жизни! С «братством» связаны все мои коммерческие проекты! Только батюшки будут решать, прав я или нет! Не ты, а батюшки! И даже не батюшки, а Бог!
Не помню, что я на это ответила. Вероятнее всего – ничего. Что-то произошло во мне в этот момент. Я перестала пить психотропные таблетки, я никогда больше не пыталась образумить тебя и вернуть. Я почти не плачу с того дня. Скорбь моя и боль, и траур по так рано и странно ушедшему сыну –
+ + +
В том году Православный Кинофестиваль «Витязь» проводился в Смоленске. Уезжая, я снова оставляла дом на твое попечение.
Огромный и прекрасный Троицкий Собор Смоленска был полон. На специальном возвышении со ступеньками, чтобы можно было приложиться, сияет дивной красотой чудотворная Одигитрия – Смоленская Икона Божией Матери – Путеводительница.
Ты помнишь ту крохотную, нарядную, деревенскую церковку Смоленской Божией Матери с прудиком, погостом и развесистыми ветлами в селе Кривцы|? Мимо нее мы раньше, до открытия новой трассы, ездили на дачу. Помнишь, как иногда заходили в нее подать записки, поставить свечки? Как-то на Троицу мы и Глеба с Ирой в эту церковку завели. Внутри все было убрано березками. Как в лес попали! Старушки в белых платочках совали нам в руки мягкие, невесомые, пахнущие русской печкой, просфоры…
Во всех машинах, которые мы с тобой поменяли, наверное, уже десяток – у меня всегда где-нибудь пристроена была Смоленская – малюсенькая, с коробок, но очень красивая. Для меня, облетевшей и изъездившей полмира, постоянно привыкшей относиться к дому, как к сладостному короткому отдыху между длинными командировками, – икона Смоленской Божией Матери, Путеводительница, Покровительница всех странствующих и путешествующих – особая икона.
Когда подошла моя очередь подняться к Одигитрии, я, затаив дыхание, мысленно попросила Матерь Божию, через этот ее чудотворный образ, только об одном – избавить меня от неведения… Я приложилась к иконе, чувствуя какое-то невыразимое волнение. Было удивительное ощущение того, что я как будто вспомнить что-то должна, о чем-то подумать… Но начинался Крестный ход к памятнику Святым Кириллу и Мефодию. Водоворот наших, фестивальных, знакомых людей увлек меня к выходу из храма. Стал накрапывать теплый дождик. Потом меня попросили срочно вернуться в гостиницу: я была редактором «Спутника Кинофестиваля», и надо было немедленно делать очередной выпуск…
В этой напряженной работе над ежедневными номерами «Спутника» промелькнули незаметно дни до Троицы. Я все время помнила о том удивительном и непонятном чувстве, испытанном у Чудотворной, и мечтала снова встретиться с ней. Наши готовились к причастию, постились. Я досадовала на то, что в этой круговерти со «Спутником» мне явно не попасть на исповедь, не будет времени вычитывать Правила. Зато я твердо решила про себя: что бы там ни происходило, ничто не заставит меня пропустить праздничную службу. На Троицу я просто обязана быть у Смоленской! Я что-то должна понять!
И опять было тесно в огромном Соборе. Море цветов, березовые венки на окладах. Запах леса и трав, дивный, ни с чем не сравнимый, аромат Троицы. И опять я долго стояла в очереди, чтобы приложиться к Одигитрии. На этот раз я уже просила Матерь Божию растолковать мне то мое невыясненное смятение. Я приложилась к образу, и чувство какой-то загадки, которая вот-вот разрешится, заполнило, захватило меня с такой силой, что я просто не могла дольше оставаться на службе. Ноги сами вынесли меня из Собора…