Пыль и бисер
Шрифт:
Я оторопела.
— Федор Андреевич? Какими судьбами? — этому-то к чему по монастырям шляться?
— Честь имею представиться. Федор Андреевич Фохт, чиновник по особым поручениям Отдельного жандармского управления.
— Ах, недолгой была Ваша инженерная карьера. — автоматически съязвила я, как-то задев собеседника.
— Сударыня, наш разговор является государственной тайной, поэтому призываю Вас быть серьезнее.
Я
Меня до сих пор потряхивало от воспоминания, когда в одной комнате умирает мой муж, по-своему горячо любимый, а в другой я ворошу его бумаги, пытаясь отделить зерна от плевел. С минуты на минуту могли прийти следователи — все же дуэли, хоть и разрешили, но могли расследовать. Страшные часы.
— И чем же моя скромная персона могла заинтересовать столь важного человека? — надо как-то удержаться на грани высокомерия и хамства. Свекор и его близкие впитали талант к этому с рождения, а мне пришлось осваивать интенсив-курс.
— У меня есть информация, что Ваш покойный супруг мог поддерживать связи с некоторыми неблагонадежными личностями.
— Мой покойный супруг. — тут мой голос дрогнул, правда не от скорби, а от гнева. К чему сейчас трепать его имя. — был самым преданным Царю и Отечеству человеком, которого я знала (святая правда, особенно учитывая мой круг знакомств). Он честно и бескорыстно служил Родине, и, если бы не трагический случай….
Вот тут можно и порыдать, и помолчать.
На нас косились прохожие, сцена получалась безобразной.
— Оставьте меня и Ваши нелепые подозрения. Всего хорошего. — и с достоинством удалилась.
Хреновато складывается монастырская скорбь. И вот тут в первый раз я серьезно задумалась, что замужество выйдет мне еще большим боком.
Двух дней не прошло, как горничная сообщила, что в гостиной меня ожидают. Я только вернулась с обедни, настроение было вполне таки благостным, вот зачем было все портить?
— Приветствую Вас, Ваше Сиятельство. — вот откуда в нем столько язвительности?
Рыбьи глаза замораживали все живое на глубину в два локтя. И я сама сочла его не лишенным обаяния? Бред какой-то. Это ж сколько мы тогда пили, что любовь к ближнему затуманивала разум?
— Я наводил справки о Вас, Ксения Александровна. — пауза. Прямо-таки МХАТовская.
— Узнали что-то интересное? — я немного изменила позу, так как корсет при допросе — дополнительная пытка.
Выражение глаз не менялось, как, впрочем, и остальная мимика.
— Любопытно
— Батюшка мой, Александр Дмитриевич, Царствие ему небесное, журналы выписывал. — Эту историю я всегда выдавала с видом лихим и придурковатым, хотя сейчас, в трауре, лихой и придурковатый вид был как-то неуместен.
— И с каких же журналов провинциальная барышня научилась разбираться во внешней и внутренней политике?
Я кокетливо заулыбалась и покраснела.
— Да разве ж я эксперт? Я так…. Слушаю разговоры умных мужчин, сравниваю.
— Вы, Ксения Александровна, сами свои выводы мужчинам объясняете. Доступнейшим способом. Сам тому свидетелем был.
— Ах, это…. Семейная размолвка, так бывает.
И такая пикировка продолжалась больше часа. Кто бывал у нас в гостях? Да я и вправду не помню уже. О чем беседовали? Преимущественно пили. И пели. Чтобы снова выпить и спеть.
— Я еще вернусь. В субботу, скорее всего.
Я выпростала из широкого черного кружевного рукава ладонь и подтянула к себе принесенную гостем газету. Полистала и отодвинула.
— Федор Андреевич, Вам будет не до меня в субботу. У Вас появятся совершенно иные заботы.
— Ну это вряд ли.
Полагаю, до Высочайших новостей меня не навестят. Еще по здравом размышлении, писем Фролушке я пока решила не отправлять.
Утро двадцатого октября выдалось ветреным и солнечным. Я совершила обычный свой моцион, выслушала как в церквях читают здравицу императору Александру, поставила две свечки за упокой и пошла прочь. Вечером ко мне никто не пришел.
Наутро город так же безмолвствовал. В газетах все так же печатали сводки о здоровье Государя и выражали осторожную надежду, что все еще выправится.
А глубоким вечером, когда все уже давно легли, в нашем флигеле раздался стук. Даже не так, раздался СТУК. Выносили дверь. Я выскочила в одном белье, на ходу заматываясь в шаль и обнаружила господина Фохта.
— Я должен задержать Вас, сударыня. — немного нервно заявил ночной гость.
— На каком же основании? — безумно хотелось спать. Просто нечеловечески.
— По подозрению в государственном преступлении. — а как глазки-то меня буравят.
— Помилуйте, Федор Андреевич, ночь на дворе, какие преступления, а тем более государственные, я могу совершать? — ветер пронизывает даже вглубь костей.
— Вы имели преступный умысел против Государя!