Пыль и бисер
Шрифт:
В передней, под вешалкой с плащами лежал промокший от дождя обрывок листа бумаги. Дешевой желтой бумаги с уже подтекшей типографской краской.
Помни же, молодежь, что изъ тебя должны выйти вожаки народа, ты должна стать во глав движенія, что на тебя надется революціонная партія! Будь же готова къ своей славной дятельности, смотри, чтобы тебя не застали врасплохъ! Готовься, а для этого сбирайтесь почаще, заводите кружки, образуйте тайныя общества, съ которыми Центральный Революціонный Комитетъ самъ постарается войти въ сообщеніе, разсуждайте больше о политик, уясняйте себ современное положеніе общества, а для большаго успха приглашайте
Вашъ товарищъ рабочій.
Пять букв. Одно короткое слово. Только одно, зато описывает все и вся.
Я дождалась пока накал страстей схлынет, а алкоголь в гостиной будет употреблен почти полностью. Вот голоса в прихожей стихли, и тогда я выползла из логова спальни.
— Ты, любезный друг Петруша, чем думаешь? — потрясала я обнаруженной уликой. — Это что за бредовые идеи и преступные провокаторы в доме?! Вы же ни один не думаете, кто и с какой целью промывает вам мозги. Такие, кто хочет разрушить страну, повергнуть в хаос общество, уничтожить миллионы жизней — обычных, благополучных жизней, Петя, не станут говорить и делать это впрямую. Им нужно пушечное мясо. Не получилось с народовольцами — будут пролетарии и вот такие мыслящие офицеры.
Я тыкала мужа в грудь, постепенно загнав к стене, а там продолжала орать. Безобразная сцена, я такого тут себе еще не позволяла.
— Ксюшенька, ты не разобралась… — пытался объясниться он.
— Тоже мне, декабристы. — меня несло, как ни разу раньше. — Те ни о чем не подумали, а ринулись на Сенатскую площадь. Ни один не думал, а что дальше? Вот убили бы Николая Павловича, и что потом? Были среди них экономисты, государственники, управленцы? Лишить страну лидера, уничтожить все государственные институции и ждать всеобщего благоденствия — гениально. Только вот обычно этим пользуются соседи, которые успевают оторвать куски от бедствующей страны.
— Ну успокойся, милая, это мужские разговоры. Они слишком волнительны для женщины. — он обнял меня, несмотря на сопротивление, и гладил по спине.
— А о семьях своих, о близких, кто думал? Это сейчас так романтично быть декабристкой. «Во глубине сибирских руд» и все такое. А на деле — родители с разбитыми сердцами, дети, выросшие в разлуке с родителями, десятки умерших во младенчестве из-за недостатка медицинской помощи. И что взамен? Не было, нет и не предвидится идеального государства, с себя нужно начинать всегда, а не с внешних врагов. — расплакалась я.
Это был первый реальный звонок из страшного мира террора и насилия. Я не идеализирую общество, в которое попала. Хруст французской булки вблизи весьма солоноват не только для измордованных работой крестьян и служивых людей, евреев и староверов, студентов и правдоискателей. Мне невероятно повезло и за это везение нужно благодарить конкретных людей, и окажись Фрол менее приветливым, а Петр менее порядочным, я давно бы исследовала городское дно, но то, через что стране придется пройти,
Мы так и заснули не раздеваясь. А утром в одном из кресел обнаружился донельзя смущенный инженер-железнодорожник. Тот краснел и смущался своей рассеянностью, страдал от выпитого и быстро ушел. Да и другие звезды вчерашней вечеринки у нас более не появлялись.
Что случилось в части, выяснялось долго. Кто первый решил, что офицеры не радеют за народ, так и осталось тайной, покрытой мраком. Подозреваю, что я видела автора сей находки, но что уж теперь-то. И пошли разговоры, пересуды. Якобы Петя, не пропустив мои слова мимо ушей, что-то этакое высказал о бестолковости борьбы ради борьбы. И у такого же мальчишки, поручика Анатолия Васильевича Кисловского, взыграл максимализм юношеский, что и привело к закономерному диалогу.
Тем утром я необычайно крепко спала. Я не слышала, как Петенька поднялся на рассвете, тихо оделся и ушел. Проснулась лишь когда лучи солнца пробились сквозь шторы. Я лежала на спине, разметавшись по диагонали кровати и ощущала себя удивительно пусто и покойно. Словно из меня выкачали все тревоги, печали, огорчения, волнения и надежды. Была теплая и невесомая пустота. Я успела подняться, причесаться, надеть утреннее платье с голубыми розанами, когда у окон остановился экипаж. Дальше время шло скачкообразно, то ускоряясь, то замирая на долгие минуты.
Стук в дверь. Я иду, словно сквозь густую сметану. Бледный и скорбный поручик Шувалов мнется на пороге. Потом все очень быстро — люди в мундирах, чьи лица я не могу рассмотреть или запомнить, втаскивают на носилках Петеньку. Тот бледен, губы плотно сжаты. Я долго, мучительную вечность смотрю на это лицо, с трудом узнаю и бросаюсь на тело. Кто-то зовет доктора, кто-то оттаскивает меня, я вырываюсь, приживаю к себе его руку. Она холодная, но пульс еще есть. Доктор прямо на этом диване пытается достать пулю, но уже слишком поздно. Снова быстрая череда кадров — приходят люди, лица которых мне знакомы, но кто это? Они прощаются с мужем, тот изредка приходит в себя, а я в окровавленных розанах все сижу рядом, вцепившись в его руку, и твержу всем, что он поправится.
Ночью начался кризис. Я попыталась взять себя в руки и хоть чем-то помочь умирающему. Меняла повязки, которые слишком быстро пропитывались кровью, пробовала накормить его заплесневелым хлебом, на котором вот уже несколько месяцев успешно выращивала грибы.
День, другой, третий. Полковой врач озадачен и водит экскурсии, жены офицеров с жалостью пытаются примирить меня с неизбежным, однополчане мужа начинают смотреть пусть не с уважением, но восхищение появляется.
Горячка не наступила, и было ли это следствием моих фармацевтических экспериментов, крепкого здоровья Петеньки или молитв, как знать, но и выздоравливать ослабевший организм не успевал. Иногда Петенька приходил в себя и подолгу смотрел на меня. Вряд ли зрелище было приятным — переодевалась я не часто, ела и умывалась тоже с перебоями, но он улыбался, и ради этой улыбки я была готова на все. Дважды уже приходил священник, проводил соборование, исповедовал, был стряпчий, заглядывал полковник Сергей Дмитриевич Балашов, поцеловал меня в лоб.